Обе мои ноги были в гипсе.
Так же, как и моя левая рука. Все казалось таким далеким, каждая часть моего тела болела, и я все продолжал думать что же произошло? У меня ужасно болела голова. Что произошло? Что произошло? Даже мои пальцы болели. Клянусь, так и было. Я чувствовал себя, как футбольный мяч после игры. Черт. Должно быть, я стонал или что-то вроде того, потому что, я не заметил, как мои родители оказались возле моей кровати. Мама плакала.
— Не плачь, — сказал я. У меня пересохло в горле, и мой голос звучал так, будто это вовсе не я.
Она закусила губу, наклонилась и провела рукой по моим волосам.
Я просто посмотрел на нее.
— Просто не плачь, ладно?
— Я боялась, что ты никогда не проснешься, — прошептала она в плече моего отца.
Часть меня хотела все это записать. А вторая часть хотела просто быть где-то в другом месте. Возможно, ничего из этого вообще не происходило. Но это не так. Это происходило. Но это не казалось настоящим. Кроме того, что мне было невыносимо больно. Это было самой реальной вещью за всю мою жизнь.
— Все болит, — сказал я.
После этих слов мама вытерла слезы и снова стала собой. Я был рад. Я ненавидел, когда она была слабой и плакала, будто разваливается на части. Мне стало интересно, чувствовала ли она себя так же само, когда моего брата забрали в тюрьму. Она нажала кнопку на моем внутривенном катетере и положила мне его в руку.
— Если тебе сильно больно, ты можешь нажимать на эту кнопку каждые 15 минут.
— Что это?
— Морфий.
— Я так могу и привыкнуть.
Она проигнорировала мою шутку.
— Я позову медсестру.
Моя мама всегда была в движении. Мне это нравилось.
Я осмотрел комнату и задумался, почему я проснулся. Я продолжал думать, что, если бы я опять уснул, тогда мне не было бы так больно. Я предпочитаю кошмары, чем боль.
Я посмотрел на отца.
— Все хорошо, — сказал я, хотя сам не верил в то, что говорю.
На лице моего отца появилась серьезная улыбка. А затем он сказал:
— Ари, Ари. Ты самый храбрый мальчик в мире.
— Нет.
— Да.
— Я парень, который боится собственных снов, пап. Помнишь?
Мне нравилось, когда он улыбался. Почему он не мог улыбаться постоянно?
Я хотел спросить у него, что случилось. Но я боялся. Я не знал… Мое горло пересохло, и я не мог говорить. А затем я вспомнил, как Данте держал раненную птицу. Я не мог дышать, и мне стало страшно от мысли, что Данте мог умереть. Внутри меня росла настоящая паника. Я мог почувствовать, как эта ужасная мысль появилась у меня в голове.
— Данте? — еле слышно прошептал я.
Медсестра стояла возле меня. У нее был приятный голос.