И ей не нужно к Мире… Ей вообще больше никуда не нужно.
Когда она заползла под ближайший куст? Когда уселась у дерева, навалилась на него спиной, поджав под себя ноги?
Кто ее ждет в чужом домике? Кто ее вообще где-то ждет?
Никто.
И, может, пора перестать себе лгать? Просто закрыть глаза, просто успокоиться, принять жизнь и себя такой, каковой она на деле является?
Белинда горько плакала, закрыв глаза, – от души жалела саму себя.
Вот все и стало понятно, вот все и открылось.
И больше не нужно никуда идти. Можно возвращаться.
Уходить. Возвращаться. Чего непонятного?
Лин по какой-то причине продолжала сидеть под деревом. Тепло, сухо, не кусают; с неба за ней наблюдал молчаливый лунный диск.
Да, она вернется. И Шицу ей ничего не скажет. Промолчит Рим, ни о чем тактично не спросит Ума, заглянет в глаза и распознает затравленное выражение Тоно: «Я же говорил: не готова».
Потихоньку Белинда успокоилась, перестала плакать, вытерла слезы ладонью и на этой же ладони, приложившись к ней щекой, уснула.
Во сне ей увиделось странное. Во сне она стояла чуть в стороне от себя и видела ту Белинду, что спала поодаль от тропки за кустом.
И в той Белинде кто-то сидел. Прямо внутри. Он влез в нее целиком, но даже не уместился весь, и часть черного клуба плавала по сторонам от ее тела. А вокруг – между древесными стволами – неторопливо перемещались другие – подобные тому, что сидел внутри, темные сгустки. Не то наблюдали за чем-то, не то ждали своей очереди…
Проснулась она рывком – вынырнула из сна, как из-под поверхности ледяной воды, – резко и хрипло втянула в легкие воздух.
После сжалась, притаилась, замерла.
И вдруг поняла, что этот кто-то в ней так и сидит. Не она – кто-то чужой.
«Страх, – вдруг впервые помог осознать происходящее подселенец, – это не ты, это страх».
«Неужели мой?»
«Чужой».
Чужой.
Но почему он в ней? Зачем?
Поворочалась, опустила ладони, уперлась ими в комковатую и сухую землю – ощутила, что страх притаился тоже и уже почти не чувствуется.
Она похолодела, когда поняла, что может так и уйти с ним из леса. Забрать его с собой и носить всю оставшуюся жизнь.
«Страх одиночества».
Эта мысль вдруг пролила свет – озарила ее пыльный умственный чердак и все разрозненные лежащие на нем предметы, с первого взгляда не подходящие друг к другу.
Но только с первого…
Конечно! В ней всю жизнь был страх одиночества – так долго, сколько она себя помнила… Страх не найти правильного мужчину, страх не быть кем-то любимой, страх, что в болезни никто не принесет воды. И этот новый страх – утрированный и усиленный кем-то до бесконечности – притянулся к ней из-за того маленького, который уже нашел место на ее чердаке.