Тем временем ненависть гуляла по Европе и ей предстояла богатая жатва.
Внезапно открывшаяся война была неожиданной для тех, кто пахал и сеял, ходил в дымные заводские цеха, но не для тех, кто её нянчил не первый год, исхитряясь урвать прибыль для своей «великой идеи». И если и была у этих нянек досада, то не большая, чем у ошуста, встретившего дрстойного себе прохвоста.
К середине августа 41-го война докатилась пыльными лесными дорогами и до глухих полесских сёл и местечек.
Беженцев с ковельщины, житомирщины и киевщины сменили двуколки и машины, наполненные ранеными красноармейцами в черных от пота и пыли гимнастёрках, грязных окровавленных бинтах, стенавших от досады и боли, потухших и опустившихся в бездну безразличия фатума. Все они рвались к переправам на Тетереве и Днепре, над которыми постоянно висели немецкие самолёты, заходившие, как на учениях, на никем не защищаемые понтоны, и лишь изредка встречавшие разрозненный огонь из винтовок отчаявшихся ездовых.
Остатки 5-й армии сопротивляясь, пятились к днепровским переправам.
Дед Илья прекрасно помнил тот день, когда поутру два десятка организованных бойцов, вооруженных самым разнообразным легким оружием, после тревожного ночного отдыха ушли на северо-восток к Тетереву. Село опустело и притихло. Где-то на востоке глухо громыхала война. Мелкая седая пыль просёлка посеребрила придорожные лопухи. Горячее августовское солнце взобралось к зениту. Запах железа, сгоревшего пороха и людского горя стелился у самой земли, уступая пространство его законному владельцу — аромату зреющих яблок, цветущих паслёнов и свежих огурцов. Яркие бабочки и блестящие своим изяществом стрекозы зависали среди полевых цветов и некошеных трав на межах усадеб и опушке, подступившего к самому селу, леса.
Звуки короткого близкого боя, распавшегося периодами на глухое урчание двигателей, обоюдную перестрелку, перемежающуюся хлопками разрывов ручных гранат, и вновь урчание удаляющихся машин, оставляли надежду, что ещё не сегодня здесь появятся солдаты завоевателей.
Час спустя в дедову хату постучали. На пороге стоял мальчишка- красноармеец. Ёжик слегка отросших стриженых волос прикрывала запыленная пилотка в белых разводах соли. Серые глаза насторожено смотрели мимо деда Ильи. Солдат пытался выяснить, есть ли ещё кто-то в хате. На плече дулом вниз у парня висел кавалерийский карабин. Красноармеец поздоровался и спросил попить воды. Дед Илья пригласил его в хату.
Он долго и медленно пил, наслаждаясь сладостью родниковой воды, её ледяным прикосновением к нёбу и языку, охлаждающим жар и сухость нутра. Её тонкие струйки стекали у него по подбородку и капали на черную от пыли гимнастёрку. Напившись и поблагодарив деда, он осведомился, давно ли прошли здесь последние солдаты и нет ли немцев в селе. Дед Илья покормил солдата картошкой и напоил молоком. Он ел сосредоточенно, временами вслушиваясь в предвечерний шелест подступившего к самой хате леса. На закате со стороны лесной дороги послышались несколько коротких очередей, отдельные выстрелы и взрывы гранат…