После освобождения Киева немецкие войска откатились на запад, оставив партизанские отряды украинского полесья в тылу наступающей Красной Армии. Небольшие группы бывших партизан, связанных с управлением и разведкой, были оставлены временно в распоряжении Штаба Партизанского движения, рядовые же партизаны автоматически влились в ряды наступающих войск.
Облокотившись о кабину, Михаил со Степаном Полищуком тряслись на кулях с крупой в уютном крытом кузове войскового доджа, идущего от вышгородских переправ к Киеву. Ребята дремали в пол глаза, прижимая к груди снаряжённые шмайссеры. Мешок с пакетом для партизанского штаба лежал в ногах. Белая накатанная дорога скользила между старыми соснами пущеводицкого леса. Мотор звонко визжал. Машина ходко бежала, поскрипывая бортами на выбоинах, баюкая своих пассажиров.
Высадились на площади Сталина. Серый зимний день перевалил за полдень. Грязный снег, расчерченный протоптанными редкими прохожими тропинками, помеченный желтооранжевыми ноздреватыми оспинами следов от мочи, укрывал останки этой некогда одной из самых красивых улиц города. К Пушкинской улице поднимались узенькой тропинкой, петлявшей среди барханов развалин. Лёгкий морозец приятно холодил разгоряченные лица ребят. Снег поскрипывал под ногами в безлюдном провале улицы. Сгоревшие дома смотрели слепыми глазницами окон. Пахло горелым железом. Синий дымок лениво стлался вдоль улицы, выбиваясь из железных труб, пропущенных сквозь форточки немногих обитаемых квартир уцелевшихъ домов. Вся нечётная сторона Пушкинской была сожжена дотла, и только 7-й номер, бывший в середине квартала, уцелел здоровым зубом в пустой мёртвой челюсти улицы. Поднялись в четвёртый этаж. Долго стучали в толстую дубовую дверь. Наконец, за дверью послышались шаркающие шаги.
— Кто там? — спросил старческий голос.
— Это я, Валентина Дмитриевна, Миша.
— Какой Миша?
— Миша Гур.
— Никакого Миши тут нет. Он ушел на фронт и там пропал. И родственники его все погибли при немцах. Я никому не открою.
В низу живота у Миши похолодело и он опустился на площадку. Степан нагнулся над ним и потряс за плечо.
— Мишко, нэ сумуй. Нэ ты пэршый. Гэй, бабцю, видчыняй-но, бо зараз двэри гранатою высаджу! Швыдко, падло!
Степанов аргумент подействовал. Дверь приоткрылась, взятая на цепочку. Из щели выглянуло сморщенное старушечье лицо. Миша поднялся. Старуха пристально всматривалась в него.
— Вы не узнаёте меня, Валентина Дмитриевна?
— Разве ты жив? — недоверчиво спросила она.
— Жив.
Тем временем Степан вставил свой валенок в щель
— Видчыняй, бабцю, мы свои, партизаны.