— Кто это, Отто Карлович?
— Оберштурмфюрер СС. Шеф гестапо района. Философ-экспериментатор. Очень умный человек. Блестящий аналитик. Многое предвидел. Так что обстановка тогда немало способствовала принятию решения уехать в район. И я об этом не жалею. Здесь люди попроще. Добро они называют добром, зло — злом. Независимо от его национальной принадлежности и партийности. В тот год я женился на Машеньке и забрал из лагеря Илью Григорьевича. Жуткое время было. Я удовлетворил твоё любопытство?
— Почти… Что с твоими родителями?
— А то ты не знаешь. Они же не эвакуировались… Пошли по приказу в Бабий Яр.
— Извини… Я не хотел причинить тебе боль…
— Это болеть будет всегда. Человечеству нужно почаще напоминать о его ничтожестве. Всё. Поправляйся. Никаких тебе ограничений. Прощай.
Михаил Соломонович вышел и осторожно прикрыл за собой дверь, оставив Андрея Петровича наедине со своими мыслями.
Андрей Петрович взял из плетёной хлебницы яркожелтую грушу и впился в неё зубами. Давно забытый вкус этой нешляхетной породы напомнил ему полузабытое детство. Он поднялся и подошел к окну. Белесое небо наливалось тревожным свинцом. Мелкий дождик прибил вчерашнюю пыль. Капельки лениво собирались на листьях и, объединившись, со звоном срывались на жесть подоконника. Птицы умолкли. Природа напряглась в ожидании.
Андрей Петрович вернулся в палату и прилёг в задумчивости. Только что в программе «Новости» показали возвращение Президента в Москву после сидения в Форосе. По трапу самолёта спускался человек в расхристаной спортивной куртке с осунувшимся лицом, более похожий на мелкого чиновника, возвращающегося с дачи, нежели на Президента Великой Супердержавы. Он что-то невнятно ответил на вопросы журналистов и торопливо направился к поданому лимузину. Потом сообщили об аресте членов ГКЧП и самоубийстве Пуго.
«Черт, такие события, — думал Андрей Петрович, — а я торчу в этой дыре. Завтра же вернусь в Москву. Кто знает, как оно дальше повернётся. Ничтожества. Имея в руках такую власть, не смогли дело довести до конца. Недооценили Борю. Герой нынче. На танк влез, речь толкнул. Всеми телекомпаниями передан «исторический момент». Это тебе не легенда о броневичке, на который якобы Ильич вскакивал. Да и не знал его никто, кроме близких подельников. Скорей, скорей в Москву. Нынче под горячую руку можно «сгореть»… но можно и «всплыть». Меня в эти дни в столице не было, не «мяукнул» за этих засранцев, так что не «запятнал» себя сотрудничеством. При любом раскладе можно отломить свой кусок… Да, да, скорее в Москву».