— Мастеровито, — оценил Андрей, — могёшь! Только вот — зачем?
— Нууу, ляпнул. Для денег, старичок, для них, мой ласковый. Это ты один, а мне семью кормить надо…
Мастерские художников располагались рядом. Живописцы захаживали друг к другу в гости, и, хоть и были разными по таланту, и даже по взглядам на жизнь, тем не менее, друг друга не раздражали. Частенько вместе отмечали удачи; взалкав же от неудач, вовремя могли, однако, остановиться, и разбежаться по домам. Были способны подолгу совсем не видеться, но если разлука зашкаливала за месяц, скучали.
— А может, лучше возьмем «Пять озер»… Раздавим не спеша? Отметим наступление весны… — говорил, растягивая слова и поглядывая на приятеля, Лёня.
— Нет, я же сказал — уеду. Завтра с первой электричкой… А сегодня пораньше лягу, чтобы выспаться. Так что, — плыви по пяти озерам сам.
— Не, одному в такие плаванья пускаться опасно. Тогда завтра отчалю на «верник» в Измайлово.
На том приятели и расстались, но у каждого в душе, на самом донышке её, оставалась от встречи горчинка непонимания. Это ни в коем случае не портило приятельских отношений, но и не позволяло этим отношениям перетечь в душевную дружбу.
Андрей сразу не уснул; он долго ворочался на жесткой кушетке в углу студии, перебирал в голове вещи и предметы, которые приготовил к завтрашней поездке, — не забыл ли чего? И лишнего не хотелось тащить, ибо путь задумал не близкий.
Электричкой до Покрова, потом автобусом до поворота у моста, потом пройти еще две деревни, — да всё в гору, и оказаться на холме, с которого откроются такие чистые дали с заливным лугом, синими лесами, где под куполом небесным сама собой приходит мысль: вот оно, — царствие Твое, воля Твоя, имя Твое… Ещё до имени… Только пробудившись, только начав творить; ещё до Адама, до Евы…
На холме притулилась деревенька о десяток домишек. Первый раз, случайно забредя на этот холм и выяснив название деревни, Андрей ушам не поверил. Как это? Осталось действительно старинное название, которое не переделали в какое-нибудь Октябрьское, Красный Труд или, того хлеще, в Клару Цеткин. Деревенька прозывалась — Гостец, как нарекли её первые насельники, таким и сохранилось удивительное имя.
В Гостец и собрался Андрей в гости.
То, что даровано было ему свыше — дар его, нуждался, в отличие от Лёниного таланта, в постоянном поиске смысла — зачем? Для чего дадено? И именно ему? Ведь не случайно же это произошло когда-то. Эти мириады молекул катились десятилетиями, столетиями, а может быть — тысячелетиями, навстречу друг другу, — и вот он, Андрей, должен почему-то завершить этот бег. Завершить, или увенчать? Ведь после него — никого: ни сыночка, ни дочки не остаётся в этом мире.