Появившись в лагере всего часа два назад, и глядя на их свежие лица, Игорь вдруг остро осознал, что несет от него, скорее всего, как от трупа неделю пролежавшего на жаре. Правда, забравшись в теплую воду и выпив чашу легкого вина, он совершенно поплыл и отмяк душою. Настроенный первоначально довольно игриво, вдруг всем своим существом почувствовал разницу между постоянным ожиданием смерти, и здешний расслабленностью. Казалось бы, расстояние от городского форта до шатра было едва ли в полторы, может быть, две тысячи шагов. Но подходить к нему нужно было с совсем иной мерой.
* * *
Для Труды события последнего месяца остались по-настоящему все еще не понятными. Нападение страшных, покрытых железом воинов на место, в котором она родилась и прожила почти 19 лет, изменили всю ее жизнь, и одновременно — не изменили ничего.
В роду Ирбиса она была рабыней и дочерью рабыни. Воин, ставший ее отцом, после рождения пришел лишь однажды: узнать, что на свет появилась девочка. Сына он мог бы отдать на воспитание двум своим женам, но дочерей хватало и так. Еще одна, от фризской рабыни, была не нужна.
Может быть, он и передумал бы со временем, но на следующий год, так и не побывший ее отцом мужчина, не вернулся из очередного набега. Поэтому долгое время жизнь девочки ни чем не отличалась от судьбы другой малолетней прислуги. Разве что другие матери, оставшись наедине в отведенном им маленьком закутке, не разговаривали со своими детьми на фриза. Слова родного языка слетали с губ матери часто одновременно с такими же тихими слезами.
Тихая и постоянно как будто бы испуганная женщина, в остальное время предпочитала молчать, стараясь не побеспокоить никого. Ни когда за мнимые или настоящие провинности ее наказывала хозяйка. Пожилая, властная женщина с почти мужскими усами, отчего-то невзлюбила молчаливую тихоню. Ни когда кто-то из младших или просто юных членов рода забирал ее на ночь.
Как-то одноногий племянник главы ирбисов, носивший статус лишь чуть выше слуг, пришел пьяным и остался в их закутке. Завернувшись в старую овечью шкуру, полночи девочка слушала ритмичное скрипение их рассохшейся лежанки, но мать и здесь не изменила своей привычке. Она не издала ни звука в ответ на разглагольствования и сопение мужчины.
В последние годы она сильно сдала. Попавшая в плен едва лишь в восемнадцать и умершая, когда Труде исполнилось десять, она давно не привлекала внимания воинов или хозяина. Волосы ее выцвели, взгляд потух, руки сморщились от холодной воды и перебирания грязных клубней. Даже плечи ее искривились от ежедневного вращения тяжелых дисков зернотерки.