* * *
— Сорок лет, — говорит директор, — сорок лет в пустыне Средневековья. — Он смеется. — Вы должны томиться голодом и жаждой.
Он раскрывает руки. Маат осознает, что директор предлагает ему две опечатанные пачки денег. Они кажутся Маату камнями.
— Доставьте себе удовольствие, — говорит директор.
Глаза Маата расширяются. Крылья летучей мыши затмевают небо.
— Маат, — говорит директор, — я должен сказать вам еще кое-что.
Маат видит самого себя. Он идет по мягко поднимающемуся желтому холму. Бросает деньги директора в шляпу слепого. На горизонте высится музей. Все дорожные указатели направлены в его сторону. Музей, спокойно раскинувшийся на отливе утра, ждет Маата. Он откусывает кусочек от большого красного солнца. Он наденет свою служебную форму, которая укутает его, как давным-давно возникшая мантия земли укутывает ее ядро.
— Кругленькая сумма, — говорит директор. — Я вижу, — говорит он, — что вы на седьмом небе от такого неожиданного счастья. Маат, — говорит он, — дверь темницы распахивается перед вами. Вы свободны.
* * *
Маат видит, как на лицо директора наплывает лицо дикторши. Ее волосы приглажены. Ее губы шевелятся. Она рассказывает о счастье.
— Счастье, — говорит она, — теперь проживает в большом зале. Оно любит играть, — говорит она, — оно не витает в облаках и может прикатить к любому, кто его заслужит. В вашей гостиной, говорит она, счастье будет чувствовать себя как дома.
— О господи, Маат! — кричит директор. — Вы нам больше не нужны. Сегодня ваш последний день.
Маат встает со стула. В кабинете директора царит непроницаемая чернота. Маата пронзает молния, белый морской конек поднимает голову и смотрит на него крошечными глазками.
* * *
Маат лежит на полу музея. Никогда раньше он не лежал на этом полу. Он, должно быть, был где-то далеко отсюда. Он медленно выныривает из темноты. Над ним раскинулось знакомое древнее небо, потолок музея, но ему кажется, что у него в руках камни. Ему кажется, что он лежит на скале, на краю безмолвно бушующего моря. Маат боится, что он выпал из времени. И хотя он приходит в себя в отделе Средневековья, но почему-то лежит там со странно вывихнутыми руками и ногами. Он лежит в зале, где пророки склоняются из своих рам и яростно возмущаются будущим. Он видит, как они потрясают перед ним кулаками, видит, что их изборожденные глубокими морщинами лица смотрят на него, когда он пытается встать, что на их суровых лицах высечены рельефы мест, по которым когда-либо блуждал человек. Маат хватается за батарею. Он надеется, что его мир опять сомкнется вокруг него. Он соскучился по хорошо знакомым картинам. Он мечтает об укрощении бури.