— Я предпочту провести в бедности эти несколько лет, если вы будете со мной.
— Не скрою, она нужна и мне. Сейчас я завишу от тех, кто дает мне кров. Но я не смогу жить так до конца дней.
— А вы уверены, — Кадан грустно улыбнулся, — что наша жизнь будет достаточно долгой, чтобы вы успели ощутить дискомфорт? Наслаждайтесь мгновеньем, она может оборваться в любой момент. У вас ничего нет — и, значит, вы свободны. Свободны быть со мной. Свободны покинуть этот город, когда время придет.
Луи молчал. Иногда ему казалось, что они с Каданом говорят на разных языках — но это не имело значения.
— Я люблю вас, — сказал он наконец, — вы правы в этом. Я уже много раз думал, что хочу провести с вами всю свою жизнь — но молчал, понимая, какими поспешными и эфемерными покажутся вам мои слова. Влюбленный дурак — так вы будете думать обо мне. Но я не собираюсь становиться одним из ваших воздыхателей. Я добуду денег и заберу вас в свой дом.
— Чтобы я принадлежал вам? — теперь уже в голосе Кадана зазвенела злость.
— Чтобы вы жили со мной. Любили меня. И всю свою жизнь провели в безопасности и благополучии рядом со мной.
Кадан молчал.
Луи наклонился и легко поцеловал его.
Помешкав, Кадан отозвался на поцелуй.
— Возможно, вы все-таки позволите мне проводить вас домой? — спросил Луи.
Тот покачал головой.
— Встретимся завтра, в кафе Хугельмана, — сказал он, с трудом заставляя себя оторваться от Луи и шагнуть прочь, — в тот же час, что и всегда.
— Нет, Луи.
— Что значит нет? Я еще не успел ни о чем спросить.
Стоял уже второй месяц осени, листва на вьюнах, оплетавших городские здания, пожухла, но все еще было достаточно тепло. Они снова прогуливались по набережной Дуная, но вечер уже подходил к концу, и оба знали, что Кадан сейчас исчезнет в лабиринте проулков.
Он остановился, обернувшись к Луи лицом, и некоторое время, склонив голову вбок, смотрел на него.
— Вы такой красивый, когда злитесь, — сказал наконец он.
Луи усмехнулся краешком губ и притянул его к себе, пользуясь тем, что кругом почти нет людей.
— А вы — всегда. Вы точно околдовали меня, как альв из ваших пьес.
— Они называются операми, — фыркнул Кадан, — и вы не видели ни одной. Или… о…
— Вы ведь так и не спели для меня. Что еще мне оставалось, как не потратить шесть часов, разглядывая ваших разодетых фиф.
— Значит, вам не понравилось.
— Не понравилось ничего, кроме вас. Вам бы следовало петь под открытым небом, чтобы ваш голос сливался с дыханием ветра, а профиль врезался в рисунок облаков.
Кадан молча смотрел на него, так что и Луи, пораженный его реакцией, замолк.