«Если бы я тогда был здесь, — подумал Флавьер, — ему бы не пришлось уезжать, самолет расстрелял бы кого-нибудь другого, незнакомого. И я бы сейчас смог поговорить с ним, объяснить…». Он стиснул руки. Ему не следовало возвращаться.
— Не повезло им, — продолжала консьержка. — А ведь как дружно жили!..
— Разве она не была… не совсем здорова? — неуверенно спросил Флавьер.
— Ну нет. Просто казалась грустной… Всегда в темном. Такой уж у нее был нрав. Зато как она радовалась, когда он мог с ней куда-нибудь пойти!
— Только не часто такое бывало, — вставил старик.
Теперь консьержка накинулась на мужа:
— Подумай, с его-то положением… Разве у него было время для забав? Вечно разъезжал туда-сюда, в Гавр и обратно!
— Где же ее похоронили? — спросил Флавьер.
— На кладбище в Сент-Уане. Да только и в могиле не было ей покоя… Когда американцы бомбили Ла-Шапель, разворотили ту сторону кладбища, что прилегает к дороге. Повсюду валялись кости и камни. По-моему, там даже отслужили заупокойную службу.
Флавьера била дрожь, несмотря на пальто с поднятым воротником, почти закрывавшим лицо.
— А ее могила? — спросил он шепотом.
— В том углу никаких могил не осталось. Принесли земли, засыпали ямы — воронки, как они говорят. Склепы восстановят потом.
— Что мертвых-то жалеть? — проговорил старик.
Флавьер боролся со страшными видениями, чувствуя, как скапливаются в груди жгучие слезы, которым не суждено было пролиться. Вот все и кончилось. Еще одна страница перевернута. Мадлен исчезла в пламени пожара. У нее был настоящий погребальный костер, как у древних, а пепел развеяло взрывом. Этого лица, которое до сих пор преследует его, больше не существует. Он должен вернуть его царству тьмы и, освободившись, вновь попытаться жить.
— А квартира? — спросил он.
— Пока закрыта. Дом унаследовал какой-то дальний родственник с ее стороны. Грустно все это.
— Да уж, — сказал Флавьер.
Он поднялся, плотнее запахнул пальто.
— Конечно, нелегко вот так вдруг узнать о смерти друзей, — посочувствовала ему консьержка.
Старик заколачивал клинышки в зажатый между колен башмак. Удары молотка звучали как затрещины. Флавьер почти выбежал на улицу. Мелкий дождик, казалось, облепил ему лицо, словно мокрая маска. Он почувствовал, как его снова охватило возбуждение. Перешел через улицу, зашел в кафе, в котором, бывало, сиживал в ожидании Мадлен.
— Чего-нибудь покрепче, — попросил он.
— Ладно, — сказал хозяин. — Видать, вы и впрямь не в своей тарелке.
Он огляделся вокруг и предложил, понизив голос:
— Капельку виски?
Флавьер облокотился о стойку. В груди разливалось тепло. Тревога рассеивалась, таяла, как льдинка, превращаясь в тихую меланхолию. Доктор был прав: забота о здоровье, солнце, душевный покой — вот что ему нужно. Особенно душевный покой. Больше не думать о Мадлен. Приехав в Париж, он собирался отнести цветы на ее могилу. И вот, оказывается, могилы больше нет! Ну и слава богу. Разорвана последняя нить, связывавшая его с прошлым. Паломничество окончилось в этом бистро, перед рюмкой с солнечной жидкостью. Все, что он любил, — женщина, будто сошедшая с портрета, та нежная незнакомка, которую он пытался увести за руку подальше от мрака, грозившего поглотить ее, — все завершилось этой рюмкой виски. Мечта, родившаяся в минуту опьянения! Но не только мечта, раз у него осталась зажигалка. Он поднес к губам сигарету, вынул золотую зажигалку, подкинул ее на ладони. Может, стоит ее вышвырнуть, как надоевшую собаку или кошку, сделав вид, что потерял? Только не сейчас. Он вдруг решился — вернее, кто-то, как всегда, принял за него решение. Поставил пустую рюмку, щедро расплатился с хозяином. Ему нравилось наблюдать, как лица вдруг принимают угодливое выражение.