Очерк побывал, наверное, во всех именитых «толстых» журналах страны. Мне советовали закруглить, притушить, притупить, сократить. И я сокращал, закруглял, снимал обобщения, словом, ловчил. Но и после этого рукопись неизменно возвращалась автору.
Читали ее и многие известные писатели. В письме от 18 октября 1982 года Федор Абрамов, в частности, писал:
«С самым живейшим интересом прочел Ваш очерк. Значение его трудно переоценить: ведь, если не ошибаюсь, это первая работа, первое исследование о Сибирском восстании 1921 года, о котором многие из нас и слыхом не слыхали. И приходится только удивляться, как Вы один своротили такую глыбищу!
...Нет, нет, нам еще придется, и не раз, воротиться к теме: судьба русского крестьянства в революции, если, конечно, мы хотим хоть что-то понять в многострадальной истории нашей... Нельзя ли Вашу работу оставить у себя? Ведь такие исследования, как Ваше, надо читать и читать.
Не думаю, что в скором времени Вам удастся напечатать Ваш очерк...».
Печальный прогноз Федора Абрамова полностью подтвердился. И когда я смирился с судьбой, спрятал обкорнанную, порядком выхолощенную рукопись в свой архив, грянула перестройка с ее неправдоподобной гласностью. Вновь замаячил огонек надежды, и опять я пошел со своим очерком по тому же кругу, из журнала в журнал. На двадцать втором году после написания (1991) сокращенный вариант «Двадцать первого» показался в провинциальном оконце. Мизерный пятитысячный тираж его не перешагнул границы Земли Тюменской. И все же... Лишь после этого я извлек на свет Божий все свои архивные тетради, состыковал все 14 вариантов очерка, восстановил сокращения, многое переосмыслил и переписал и с робкой надеждой передаю сей труд на суд читателей.
1
Далекая, раздольная Сибирь исстари манила нищего, замордованного российского мужика, суля ему Землю и Волю. Со всех концов необъятной Руси бежали сюда доведенные до отчаяния холопы и крепостные; «государевы ослушники» бунтовщики, ратники мужицких полчищ Разина да Пугачева; раскольники, сектанты, еретики, гонимые православной церковью и властью.
Беглецов Сибирь встречала неприветливо. На многие тысячи верст щетинилась непролазная тайга с диким зверем, комарьем да гнусом. Переспелым тестом пыхтели и хлюпали бескрайние болота с топями, не промерзавшими в самую лютую стужу. Ни дорог, ни поселений, тот самый «край света», о котором плели небылицы странники да бродяги.
Чтобы прижиться в Сибири, предстояло прежде всего помериться силой с тайгой; рвать жилы, корчуя гигантские вековые кедры да лиственницы; научиться добывать дикого зверя, заготовлять впрок грибы и ягоды, солить, сушить, вялить рыбу. Новоселу-сибиряку нужно было досконально познать капризы и норов вероломной природы, постичь нелегкую науку промысловика – таежника.