Он посмотрел вниз. Секунду он не мог понять, что видит.
Одна рука живая, вторая... протез? Господи, да, так и есть, протез из какого-то прочного, но легкого черного материала.
— Кенна? — Сердце неожиданно забарабанило о грудную клетку. Каким-то образом она потеряла руку. И мысль о том, что ей пришлось пройти через такую травму, а его не было рядом, ударила, как бейсбольная бита в живот.
«Я должен был быть с ней. Я был бы, если бы не...»
Она попыталась отстраниться.
— Стоять, — рявкнул он приказ, потому что ни за что не собирался позволять ей спрятаться. Не в то время, когда хотел бороться за право снова узнать — и может, владеть — каждую ее часть.
Кенна застыла и подчинилась, но он чувствовал исходящее от нее напряжение.
И это первое, чем необходимо заняться. Мягко обхватив руку, которую она не хотела ему показывать, он повел ее к дивану.
— Присядь со мной.
По правде сказать, с тем, как его собственная голова кружилась от этого открытия, ему и самому нужно было сесть. Он устроился посреди дивана и потянул Кенну вниз рядом с собой, так что их бедра соприкасались и он мог держать ее руку на своем бедре. Движения выдали, что ее искусственная конечность достигает локтя, отчего в животе у него стало еще хуже.
«Какого черта случилось? И случилось бы, если бы я заявил права на нее, как и следовало?»
Он отодвинул вопросы, не потому, что ему было наплевать на то, что случилось с Кенной. Он хотел знать. Всей душой. А потому, что его чувства по этому вопросу были не главным. Не в этот момент.
Когда они сели, он предложил ей признание, которое, как он надеялся, хотя бы немного уравняет условия их уязвимости.
— Знаешь, сколько вечеров я смотрел на зрителей и надеялся обнаружить тебя, как сегодня?
Глядя вниз, он провел пальцами по черному материалу ее руки. Может, углеродное волокно?
— Нет, сэр, — произнесла Кенна дрожащим голосом.
Он взглянул на нее в упор:
— Все.
Она нахмурилась, словно в замешательстве:
— Но...
Он наклонился ближе:
— Каждый. Вечер.
Она опустила глаза на то место, где он все еще прикасался к ее протезу, и выпалила:
— Я должна была сказать сразу.
Он услышал то, что она не произнесла, и его это не устраивало.
— У тебя сложилось впечатление, что твоя ампутация каким-либо образом уменьшит мое влечение к тебе? — Ее глаза снова метнулись к его. — Потому что если это так, то говорю тебе прямо сейчас: ты самая прекрасная женщина, которую я знал за всю свою чертову жизнь, и ничто — ничто — никогда этого не изменит.
Кенна открыла рот, но впервые с тех пор, как она попросила его приказать ей показать себя, страх на ее лице стал менее заметным. Теперь Гриффин видел удивление, сомнение и, возможно, даже некоторое замешательство. И причиной этому было его собственное поведение пять лет назад. Ущерб, который ему придется исправить, постепенно, если она ему позволит.