— Футбол, — вру я.
— Кого ты обманываешь, — констатирует он.
Я не спорю.
— Готов к последнему учебному году? — Отец бедрами упирается о стол и скрещивает руки на груди.
— Еще как, — улыбаюсь я.
Но он не улыбается.
— Когда ты видел маму в последний раз?
Я мог бы догадаться, что он заговорит об этом. Он никогда не заставлял меня сидеть с ней и никогда не давил, зная, что мне трудно это принять. Но время шло, и он злился, что я отдаляюсь.
— Молчишь, — говорит он. — Иэн, мама скучает.
Мое горло высыхает моментально. В груди что-то сильно давит, блокируя пути для дыхания.
— Папа…
— Ты не маленький, — строго прерывает он. — Сколько можно кормить меня байками «Я еще не готов».
— Нет моей вины в том, что ты единственный вменяемый родитель в этом доме.
Как только эти слова срываются с губ, я с ужасом прикусываю язык.
Но уже поздно.
Моя челюсть встречается с кулаком отца, и я отскакиваю на несколько шагов.
Черт. Это больно, учитывая, что вчера я побывал в драке.
— Как ты смеешь. — Отца трясет. Он не хотел этого делать, но я вынудил его. Вынудил, сам того не желая. — Пора взрослеть, сынок. Тебе скоро двадцать два, а ты ведешь себя, как подросток.
В его словах вся правда. Черт бы меня побрал, я все прекрасно понимаю, но не могу перестать вести себя, как полный придурок.
— Я терпел все твои выходки, но пора с этим кончать. Повзрослей и будь мужчиной. Я не таким тебя воспитывал.
Стыд уступает месту боли.
— Но она меня даже не помнит, — делаю последнюю попытку оправдаться.
— Иэн, она твоя мама и она больна. В этом никто не виноват. То, что ты ее не навещаешь, причиняет боль всем в этом доме. Повзрослей.
Это слово эхом проносится в голове.
— Можешь идти, — устало говорит отец и обходит стол. — Этот удар был тебе уроком. Ты знаешь, я не хотел этого делать.
Я киваю и выхожу из кабинета.
Мы не сразу заметили, как мамина рассеянность стала перерастать во что-то большее. Она всегда порхала и заботилась обо мне, о своем саде и обо всех вокруг. Я настолько привык к ее нежному и доброму нраву, к ее огромной любви ко мне, что не смог выдержать то, что с ней произошло.
Она стала забывать и каждый раз, когда она видела меня и отца, она пугалась. Это стало невыносимым, и я перестал приезжать домой. Стыдно сказать, но для меня тогда еще восемнадцатилетнего оболтуса, она все равно, что умерла. Я стыдился этих мыслей, изнутри меня пожирала тоска и боль. Она больше не прежняя, не моя мама, которая смотрела на меня как ангела.
Но отец прав. Она больна, и я поступаю низко, не навещая ее. Легко прятаться от боли и страданий, вместо того, чтобы искать выход и быть честным с самим собой. Я люблю маму. Я хочу, чтобы она вернулась, но это невозможно. И я не имею права забиваться в угол, делая вид, что мне плевать.