Я сдерживал смех. Вот, что значит быть резким.
— Ты говоришь немного прямее, чем раньше.
— Когда я сказал, что тебе нужно остаться и переждать шторм, я не говорил, что мы будем предаваться воспоминаниям.
— Так мы не можем поговорить?
— Мне нечего тебе сказать.
— Имеешь в виду, ничего приятного, — сказал я. — Что ж, это нормально, потому что мне есть, что тебе сказать.
— Джексон, я не хочу этого слышать.
— Услышишь, хочешь ты этого или нет. Это нужно сказать.
— Видишь, в этом и дело — не нужно, — он указал на меня ножом для масла и бросил злой взгляд. — Я не хочу слышать топорное извинение, или что ты там собираешься сказать, так что просто побереги силы. Ты опоздал на восемь лет, и мне не интересно.
Что ж, я полагал, что он считает это точкой. К несчастью для него, нам нужно было убить несколько часов, а я с трудом переносил тишину. Казалось, он реагировал только тогда, когда я подшучивал над ним, так что я закусил улыбку и произнёс:
— Ты просто эгоистичный, упрямый засранец. Когда это произошло?
Нож со звоном упал на стол.
— Я эгоистичный? Я эгоистичный?
— Мхмм. Кажется так.
— Что ж. По крайней мере, ты в этом разбираешься.
Моя улыбка потускнела.
— Что это должно значить?
— Ты точно знаешь, что это значит.
Он положил несколько кусочков ветчины, индейки и сыра на сэндвичи, всё это время качая головой.
— Ладно. Давай со всем разберёмся. Ты расстроился, потому что я ушёл…
— Нет, — сказал он, толкая тарелку в мою сторону с достаточной силой, что мне пришлось ловить сэндвич, чтобы он не съехал. — Ты не можешь ничего предполагать насчёт меня.
— По крайней мере, я, наконец, вызываю реакцию. А то я ненадолго подумал, что ты совсем обо мне забыл.
— Хотелось бы забыть, — пробормотал он, доставая пиво из холодильника, а затем захлопывая его. Потом он открыл бутылку, откинул крышку в сторону и проглотил пиво.
Господи. Это чертовски задевает. Я сглотнул комок в горле.
— Правда? Для тебя это так просто, а?
— Ага.
— Вау. Твоя бабушка знает, что ты превратился в такого придурка?
— Бабушка умерла.
Моя челюсть захлопнулась, и от этих двух слов закружилась голова, и те слова, что крутились на кончике языка, исчезли. Чёрт, его бабушка… умерла? Вот и ляпнул, твою мать, не подумав, идиот.
— Лукас, мне очень…
— Жаль? — фыркнул он и прислонился к стойке. — Я уже говорил тебе не тратить силы на это дерьмо.
— Но я трачу. Я знаю, что она много значила для тебя.
Его взгляд не отрывался от окна, которое выходило на задний двор, и он сделал очередной глоток пива. Ему ничего не нужно было говорить, чтобы я понял, сколько боли вызывала её смерть — когда бы это ни случилось. Продолжительной боли. Боже, у него никого не осталось, верно?