Кровь замедляет ход – в ход идет самообладание и контроль, и я буквально кожей чувствую, как он берет себя в руки. Самоконтроль привлекает людей. Еще как привлекает! Еще как…
Он делает глубокий вдох, а на выдохе я слышу:
– Нет, насиловать не буду.
Он заправляет рубашку в брюки, и, глядя на то, как я не смею поднять на него глаз.
– Сама придешь.
Он разворачивается и уходит, громко хлопая дверью. Я оседаю на пол и начинаю рыдать.
* * *
Двое из охраны пришли за мной, когда я уже вдоволь наелась жалостью к себе. Не знаю, подслушивали они под дверью или это просто профессиональное чутье, которые вырабатывается с годами, но как только я утерла слезы, дверь открылась, и вошли двое. Не те, что являют собой гору мышц, а те, кого вы даже не заметите в толпе, пока не посмотрите им в глаза.
– Идемте, – сказал один из них.
– Куда? – спросила я.
Но никто из них не потрудился ответить.
По опыту общения со «Сказкой», я знаю – если ты не идешь добровольно, тебя тащат силой. Что бы там ни решил их хозяин, мне приходится послушно идти туда, куда скажут, уповая исключительно на его благоразумие и человечность, которые здесь не в цене. Но почему-то именно увидев этих двоих, я поняла, как устала. Все, чего я так боялась, все, что случилось за последние двадцать четыре часа и все, что мне предстоит, вылилось слезами. Ну не драться же мне с ними?
Я поднялась и пошла к двери.
Потом был лифт и коридоры. Но самым удивительным было то, что мы не спускались вниз – мы поднимались наверх, но такими затейливыми дорогами, что я перестала понимать, куда иду. Одно я понимала – здание гораздо больше, и куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Наконец, когда мне начало казаться, что мы уже давно должны были вылезти на крышу здания, мы поднялись по лестнице, прошли узкий коридор, где уперлись в толстую металлическую дверь со сложной пропускной системой, где один из охранников долго и сложно открывал её. Наконец, дверь открылась, мы трое вошли в узкий и короткий холл, где дорогой ремонт и точечное освещение еле лилось с потолка. Здесь был лифт и двое охранников. И все.
Двое моих провожатых и двое стоявших по обе стороны от дверей лифта обменялись фразами, не имеющие никакого смысла для меня, но очевидно что-то значащих для них, после чего один моих конвоиров представил меня, отчеканив мои фамилию, имя и отчество. Я поморщилась – в его устах моя фамилия прозвучала грубо и резко, словно у него вместо языка наждак, и до того мне стало неприятно, что я, потеряв всякий страх, повернулась к нему и посмотрела на него. Он тут же ответил взглядом и глухим: