Максим нутром чувствует мою истерику. Он поворачивает голову и еле слышно шепчет:
– Ляпнешь хоть слово – я тебя ударю.
Я киваю и трясусь. Я смотрю, как обхаживает девушек Белка, как вьется возле них Низкий, как отрывает от пола глаза Молчун, становясь Егором. Я чувствую, как по рукам струится теплая кровь – я отправляю вас на смерть, я смотрю, как вы идёте на плаху, я знаю, что будет с вами… знаю и молчу. Простите меня, девочки! Простите, но я тоже хочу жить, и эта сволочь, что прикрывает меня своим телом, тысячу раз прав – моя жизнь мне гораздо дороже, чем четыре ваши. Мои руки по локоть в крови, я ненавижу себя. Я не могу дышать. Упираюсь лбом в плечо Максима, закрываю глаза и слушаю своё истеричное, рваное сопение.
– Это тебя возбуждает, Кукла? – тихо смеется он.
Ненавижу его.
Открывается железная дверь и девушки, переполненные предвкушением, перешагивают порог.
– Теперь ты – хищник, – говорит Максим. – Идем.
– Нет, – я даже не говорю, я задыхаюсь, хриплыми толчками извергая из себя воздух.
Все, кто был, зашли внутрь. Снаружи остается лишь Рослый, Максим и я. Он поворачивается ко мне:
– Ты знаешь, я могу заставить.
Он медленно шагает назад, туда, где за его спиной на нас смотрит Рослый, и тянет меня за руки. Я мотаю головой и упираюсь.
– Заставить убивать нельзя.
– Можно. Если я выставлю ТЕБЯ, в качестве кролика, – он смеется. – Ты представляешь, что начнется, если мы сейчас во всеуслышание заявим свободу всем четырем в награду за твою голову? – а потом голосом нежным и тихим он говорит. – И тогда ты будешь убивать. Никуда ты не денешься…
– И что же тогда? – спрашиваю я и слышу, как сквозь истерику прорывается, наконец, та сука, которой он хочет меня видеть. – Что тогда, щенок? Кем ты будешь помыкать? Кого запугивать? – мой голос натягивается струной. – Ты любишь за возможность устраивать персональную «Сказку» в своей спальне, и если меня не станет, что тогда?
Он останавливается и смотрит на меня. Он не улыбается, он внимательно слушает, пока я, осмелев до безумия, шагаю к нему навстречу, хватаю мелкую шавку за горло и вцепляюсь когтями в выбритый бархат кожи. Так, чтобы он чувствовал меня.
– Ты теперь зависим от меня не меньше, чем я от тебя. Я-то без тебя проживу, а вот ты без меня, ублюдок, сожрешь сам себя за неделю. Ты спать нормально начал только после того, как я появилась в твоей берлоге.
Он смотрит на меня, серые глаза становятся огромными, стеклянными – злоба и удивление взрывают его пульс. Он шарит глазами по моему лицу, глядя, как я остервенело, сквозь слезы, скалю на него зубы: