Я поднялся со стула сразу как волнение достигло своего апогея. Она больше не появится здесь — это я знал наверняка. Но у меня было тайное знание как отыскать ее, как заставить это прекрасное чудо вновь явить себя миру и для этого мне предстояло вернуться в общежитие.
Дорога домой всегда самая трудная. Да и вообще возвращаться куда бы то ни было сродни искуплению грехов. Не страшно почувствовать боль, гораздо страшнее просто признаться в совершенных грехах. Так и обратный путь для меня представлял восхождение на Голгофу, где люди, давно знавшие меня, готовились плюнуть в лицо, чтобы потом лицезреть мою расправу.
На вахте старушка окликнула меня всего раз. Спросила где был и почему не ночевал. А что я мог сказать? Один мой вид, похожий на истерзанное тело животного, пробежавшего сотню другую километров, в попытке скрыться от настигающих охотников, говорил сам за себя. Она поморщилась, осторожно отхлебнула из огромной кружки заваренный чай и позволила пройти. До комнаты добрался на морально-волевых. Преодолеть путь от бара до общежития пешком, не имея денег в кармане даже на самое дешевое такси, оказалось для меня настоящим марафонским забегом. Усугубили все это черные тучи и проливной дождь, появившиеся невесть откуда и окативший ледяными каплями с ног до головы, не оставив на теле сухой одежки.
Подойдя к дверям, я небрежно толкнул их, заставив расступиться передо мной, когда в проеме, к моему огромному удивлению обнаружил стоявшую напротив Марину. Эта встреча на Эльбе заставила мой организм мобилизовать все свои оставшиеся ресурсы и буквально встряхнуть уставшие мышцы. Холодная дрожь пробежала по телу и я чуть было не застонал.
— Ты здесь, — осторожно начал я, — Ты же ушла.
— Так и есть, — ответила она холодно и твердо, будто била молотком по заледеневшему куску металла. — Пришла забрать кое-какие вещи.
Потом развернулась и ушла в глубь помещения. Я проследовал за ней, будто притягиваемый магнитом, но уже в центре спальной комнаты, где среди полупустых бутылок, разбросанных вещей и лежавших на кровати двух использованных презервативов в компании женского и мужского белья, она не одернула меня ехидным словом, указав на помятую резиновую женщину.
— А ты, я вижу, не теряешь времени даром.
— Это не то, о чем ты думаешь. — оправдывался я.
— Правда? А вот ее рот говорит об обратном.
Она пнула ее и потрепанная игрушка, перенесшая по-видимому очень суровые испытания прошлой ночью, полетела в мою сторону. Только сейчас, когда она оказалась у моих ног, я увидел, что рот ее был разорван от предмета, явно превышавшего допустимые в таких делах размеры. По краям виднелись засохшие остатки мужского семени.