На самом деле, казалось, сейчас он не полагается на наркотики так, как раньше, по крайней мере, на тяжелые. На днях, находясь в своей квартире, я обнаружила иглу в мусорном ведре, но не стала упоминать об этом. О некоторых вещах лучше умолчать. И еще на его руках были крошечные ранки размером с иглу, но не так много, как раньше. Это было только начало, верно? Или меня пытались ввести в заблуждение?
— Так... что за картина? — спросила я, когда он установил чистый холст на мольберте.
Кэлин пожал плечами.
— Я не знаю. Это вопрос к тебе, ты должна решить.
— А что, если мне хочется нарисовать гигантскую кляксу? — Я наклонила голову, когда он схватил табурет и пододвинул его к мольберту.
— Потом нарисуешь гигантскую кляксу, — улыбнулся он, махнув рукой. — Искусство субъективно. Глаз смотрящего и все такое прочее. Рисуй то, что здесь, — и указал на мое сердце.
— Что, если получится некрасиво?
— На картине? — Его брови поползли вверх, когда он насмешливо взглянул на меня.
— Нет, — я покачала головой, — я о том, что в моем сердце.
Выражение его лица смягчилось.
— Здесь нет никого, кто бы осудил тебя. Я не имею на это права, и в любом случае не стану так поступать. Это, — он махнул рукой, указывая на квартиру, — наше безопасное место.
Он протянул ко мне руку, ожидая, что я возьмусь за нее. Когда я приняла ее, он потянул меня в свои объятия. Я удивилась, когда хихиканье сорвалось с моих губ. Звук был таким беззаботным и счастливым. Неподдельным. Кэлин быстро поцеловал уголок моих губ и усадил меня. Схватив деревянную доску, он стал доставать краски разных цветов. Закончив, протянул мне краски вместе с кистью.
— А теперь, рисуй!
Я издала смешок.
— Ну, правда, ведь, Кэлин, я не художник.
Его глаза потемнели, и голос стал хриплым.
— Тогда позволь, я покажу тебе.
Взяв меня за руку, он обернул ладонь вокруг моего запястья, его дыхание щекотало мое ухо. Затем медленно направил мою руку, чтобы окунуть кисть в оранжевую краску, а затем притянул ее так, чтобы кисть коснулась холста. Он плавно двинул кисть вниз, а затем отпустил мою руку.
— Видишь, ты рисуешь.
— Это просто линия, — заявила я.
— Ах, но это твоя линия.
— Технически, я думаю, что это твоя линия, поскольку ты помог мне, — заметила я.
Он хмыкнул и уселся обратно на табурет, уперев руки в колени.
— Ты слишком много думаешь об этом.
— Мне показалось, что ты собирался дать мне урок живописи и научить меня. Но до сих пор я не получила никакого урока.
— Это потому, что ты слишком упряма, чтобы услышать мои слова, — возразил он, и небольшая улыбка коснулась его губ.