— Бьет оленя и в голову и в хвост, — сказал Эфриэл, — подарки бери, но много не обещай. Потом не отвяжешься, всю жизнь будешь делать ей маленькие одолжения, которые вовсе не маленькие.
Но Бранвен не успела ответить. Пантилита Канделария отверзла уста и сказала на эстландском:
— Надеюсь, гринголо Освальдо в этот раз повезет больше, чем с покойной пейнетой Пилар. Его прошлый брак продлился всего три месяца.
Пейнета Радегонда ахнула возмущенно, швеи замерли с иголками наперевес, и одна лишь Бранвен глядела безмятежно, словно ничего не произошло.
— Не понял, — Эфриэл закрутил головой. — А чего все застыли?
— Как ты можешь говорить такие ужасные вещи, Кандела! Немедленно замолчи! — прикрикнула пейнета Радегонда на дочь, и пантилита, пожав плечами, вернулась к обрыванию лепестков с роз. — Не обращайте внимания на глупую болтовню, — захлопотала Радегонда вокруг Бранвен, — все это нас не касается, я приношу извинения за дочь.
— Она ничуть меня не оскорбила, не волнуйтесь, моя любезная хозяйка. Помня вашу доброту и радушие, я слышу в этом доме только хорошее, — сказала герцогиня с таким видом, словно ей преподнесли ручного голубя с изумрудными глазками.
— Ух ты, — не удержался Эфриэл. — Сказала, как настоящая герцогиня. А что случилось-то? Это из-за прошлой жены твоего гусака?
Бранвен не ответила, да и не могла ответить, он это прекрасно понимал, поэтому пришлось отложить объяснения.
Желая загладить неловкость, пейнета Радегонда предложила Бранвен примерить готовые наряды и сама подала ей тончайшие чулки — ярко-красные, с золотыми стрелками. Бранвен увели за пеструю шелковую ширму, сплошь вышитую танцующими поселянками и молоденькими бычками, резвящимися на траве.
Когда служанки закончили наряжать госпожу и вывели ее к зеркалу, Бранвен бросила застенчиво-вопросительный взгляд на Эфриэла.
Укороченные юбки и открытая кофта шли ей бесподобно. Верхняя юбка была черная, с алым кантом по подолу, и корсаж тоже был черный, обшитый по верхнему краю алой атласной лентой. Зато кофта была ослепительной белизны и открывала шею и плечи. Кожа девушки почти сливалась цветом с белоснежным полотном, и загорелые женщины по сравнению с ней казались грязными.
— Ты хороша, — сказал он.
Она улыбнулась благодарно и одновременно горделиво, и отвернулась к зеркалу.
Эфриэл старался унять слишком уж заколотившееся сердце. Скупые слова, что сорвались с его языка — они были всего лишь словами напоказ. Они были сказаны и исчезли, как первый снег. А в мыслях он повторял строки из древней песни, которую слышал однажды в мире смертных, позабыл, а теперь они припомнились ему с пугающей ясностью: