Что сделает Грэгор, если узнает? Оставит ли он потенциальную преграду на пути к важному делу в доме? Преграду, которая может все испортить? К которой девушка тянется сама, возможно, и забавы ради, но все же? Которой она говорит прекрасные слова? Которая от таких слов теряет голову и хочет к девушке прикоснуться, обнять, прочувствовать ее, пригладить волосы, убрать за ухо прядь?..
Рональду хотелось плакать. Он чувствовал себя как на минном поле: сделай один неверный шаг — и все рухнет в одночасье. На месте трудно устоять, идти вперед — опасно. Он только представил, что когда-нибудь потеряет голову и все-таки ее обнимет, и вдруг их увидит Грэгор, и все поймет, и… и… додумать дальше не получалось, там все было перетянуто леденящей мглой.
Рон посмотрел вокруг себя. Любимый дом, любимый двор, Грэгор, промелькнувший у окна, Биззи на поляне, цветы, ворота. Он прикипел к дому всей душой, знал каждый куст и каждый камень, любил Грэгора всем сердцем, и вдруг представил, что может всего лишиться, по собственной вине. Вот так вот, сразу, раз — и все. Его здесь нет. И так ему стало жутко, что холод по нутру разлился. Он не мыслил себя без этого места, врос в него, стал его частью.
А потом Рон представил, что больше никогда не увидит Лизу. И стало еще страшнее, до одури.
Она незаметно стала для него всем, смыслом жизни, ему безумно нравилось делать что-то для нее, заботиться о ней, готовить то, что она любит, выносить ей зонтик, плед, убирать волосы с расчески, заваривать утром чай с сухими ягодками земляники и многое, многое другое; и без нее, без ее приятных слов, без сказанного вслух «спасибо», без ямочек на щеках, без хитрого лисьего взгляда — для Рона весь мир бы померк и рухнул. Мир уже рушился. С тех пор, как он вышел на крыльцо и в первый раз ее увидел. Испуганную, хрупкую такую, с серьезным взглядом, с кровоподтеком на щеке. Он ненавидел того, кто посмел ее тронуть. Он ненавидел Ярого, которому она предназначалась. Себя он тоже ненавидел, за то, что так тянулся к ней.
Рон чувствовал себя в смертельной западне.
С огромнейшим трудом прогнал прочь гнетущие мысли, умылся ледяной водой, попробовал отвлечься на дела. Собрал груш и яблок к столу — потому что она их любила, и потому, что, по словам Грэгора, в ее положении полезно есть побольше фруктов. Помыл, отрезал все лишнее, сложил в красивую вазочку и поставил напротив того места, где она сидела. Пока еда не приготовилась, быстро собрал белье с веревки, сложил в аккуратные стопки. Земля у гербер пересохла, и между прочим Рон набрал из колодца ведро воды и выставил его на солнце — чтобы нагрелась для полива.