Чародей пожал плечами, а вот дочь воды оторвалась от зеркальца и стала ждать, чего я удумаю. Пусть смотрит, не боюсь я их.
Я взял двумя перстами за крылышки пчелы и дёрнул. В тот же миг ярко блеснуло и звонко грохнуло, как выстрел из пищали. А когда проморгался, то узрел, что правой длани не стало по самое запястье, а на левой содрана кожа, и пальцы висят на лохмутах. Стоящий в десяти шагах от меня полковник хрипло заорал.
— Начмед! Ко мне!
Стрельцы, кто не шибко занят был, замерли и уставились в мою сторону. Я же думал, как быть далече. Сам себя глупцом выставил. Передавить бы их поодиночке, да только за цепными собаками обычно хозяева стоят. И я сей миг подобно дурному татю, что вломился во двор. Пес оскалил зубы, но не кинулся и не залаял во всю глотку. Стоит неверно шевельнуться и зайдётся брехнёй, выбегут мужики с рогатинами, спустят всю свору, обступят да прикончат, а ежели не прикончат, так сгонят подалече. И останусь ни с чем.
Не годится тут силою, хитростью надо. А руки? Руки вскорости уже новёхонькими будут.
— Славно жалит, да только и муха тоже может кусаться, и гнус всякий, — начал я, подбирая слова, — тоже мне чародей.
Сбоку подбежал вояка, достал из своей сумы с красным крестом тряпицы тонкие да белые и руки потянул ко мне, перевязать хочет.
— Прочь, — зашипел я на него.
— У вас болевой шок, — начал блеять вояка, — нужно срочно перебинтовать.
— Прочь, я сказал, а не то тебе самому руки поотрываю.
— Надо перевязать, — не унимался тот.
Я встряхнул шуйницу и схватил неугомонного за грудки целёхонькой дланью, словно и не бывало раны, а затем приподнял над землёй. Вояка уставился на отросшие пальцы, как на невиданное чудо. А я снова посмотрел на чародея.
— Вот ежели мёд они принесут, тогда соглашусь, что ты силой владеешь, а не шутовством балуешься.
Колдун не ожидал таких речей, но огрызнулся.
— Они не медоносные, они боевые.
— Вот и я говорю, что гнус противный, — усмехнулся я, сдерживая через силу свой гнев, и опуская вояку на землю.
Пса прикормить надобно будет, но и слабости не выказывать. И чародея, и воеводу, и всех их, каждому пряник посулить. И не только пряник, но и другую хитрость учинить можно. А с дщери речной глаз не спускать.
Только какой пряник? И какую хитрость?
Я повернулся, пристальнее вглядываясь в сей поезд. Раненых нужно приютить. Нужно воду чистую дать. С войском строгость и забота потребна.
— Дядька, — потянула меня Лугоша за рукав, — так они же пчёлы, что им мёд собрать? Такие за день управятся, целое ведро натаскают.
— Не бывать тому, чтоб в моём лесу чужие твари хоть каплю росы с цветов снесут, — тихо прошептал я.