Я опустил взор на свою одёжку, поглядел на Лугошу. Не пристало так ходить, чтоб белой вороной выделяться средь остальных. Нужно лик сменить. Вспомнил я того мужика, что горделивым боярином нас разглядывал. Вспомнил, как другие на него поглядывали. У того одёжа не может быть плоха.
Шкура медвежья на мне белёсым пламенем вспыхнула, растаяв без следа, а все остальное превратилась в тёмно-серую одёжу, что я видел на том наглеце. Чума слегка улыбнулась и кивнула, одобряя выбор.
— Галстук можно расслабить, — произнесла племянница Мары Моревны.
— Это что ты галстуком называешь?
Вместо ответа дева подалась ко мне и шейную тряпицу немного покрутила, сделав петлю послабже.
— Я-то думал, затянешь, — усмехнулся я, — чтоб насмерть.
— Ну, во-первых, тебя этим не убьёшь, а во-вторых, мы теперь только и успеваем, что статистику погибших вести. Убивать руки не доходят. Целый учётный отдел завели. А помнится, пройдёшь по селению встарь, всех от мала до велика моровым поветрием пометишь. И нет села, зато те, кто живы остались, ещё крепче прежнего будут.
— Для чего? И что такое учётный отдел, что такое статистика.
— Чёрные средство новое изыскали. Человеку тайком мозг заменяют на свою колдовскую жижу. Человек походит-походит, а потом погибает. Но не так, как мертвяк обычный. Он дальше ходить и разговаривать может, и даже мозг вроде бы жив, а душа в Навь уходит. Вот, и выискиваем таких. Сверяем живых и мёртвых по счёту, да в книги запись ведём.
— Чудно, — пробормотал я, а потом стал для Лугоши наряд продумывать.
Девка прилипла к оконцу, с замиранием рассматривая град стольный. Я думал. С баб рожалых ей одёжа не пойдёт, это завсегда так было, молодь дерзость любит. Но ту блудницу, на высоких каблуках и с сарафаном, едва срам прикрывающим, я сам в пример ставить не буду.
Я закрыл глаза и стал мир колдовским взором осматривать. Людские души стали сиянием, которое и сквозь стены узреть можно. И не зря я говорил, что люди всегда те же. Вон, баба с торговкой бранится в лавке мясной. Не угодила одна другой свежестью, да отступать ни одна не желает. Вон, молодка дитё грудью кормит, вся усталая с недосыпу. У дитя зубы режутся, орет оно, мать мучает. Вон дети с собакою резвятся, все чумазые, но счастливые. Вон, мужик бабу тискает, да тайком, дабы жена не узнала. Люди всегда те же.
Наконец, узрел я что хотел. По улице шла молодуха, ликом и телом похожая на ручейницу. Не хухря, но и не спесивица. Конечно, можно было бы и сарафанчик, но дабы приучить свою неПоседу к новому бытию, в непотребство оденем.