— Как есть, подохнут. Жизнь людская скоротечна, уж я-то знаю не понаслышке, — вздохнул я. — Жизнь это вечная битва, вечная страда. Но ведь и человечишка может обрести бессмертие.
— Не надо мне о смысле жизни. Плевал я на всю это хрень.
— Всё куда проще, — снова вздохнул я. — Жизнь имеет лишь один смысл — жить дальше, а вот то, как эту жизнь прожить, уже решает человек. Бессмертие может прийти, ежели твоя кровь продолжит жить после тебя. Ежели ты поможешь встать на ноги своим детям, внукам, правнукам. Ежели ты деяниями своими позволишь им жить лучше, или просто жить, вот для этого можно даже хоть в бой не на жизнь, а на смерть, хоть в пламя, хоть на край света.
— Я не могу дальше жить, — взвизгнул парень.
— А пошто так? Неужели из-за девки? — почти тепло заговорил я, узнавая старую как мир историю.
— Я… я… а это…
— Не слышу.
— Я с ней в сети три месяца назад познакомился. Я как дурак влюбился. Потом в реале в кафе три раза ходили. Я всем хвастался, какая у меня классная девчонка. Мы даже целовались. А это такой пацан оказался. С грудью. Трап. Надо мной теперь все смеются, они мои вещи в универе выкидывают в сортир. Клей-момент на стул льют и за шиворот. Я так больше не могу.
— Парень? С сиськами? — опешил я, не представляя такого зрелища, — Ну, тогда да, позора не оберёшься. Но ведь от позора можно и схорониться.
— Где? Там всем расскажут, и будет всё по новой.
— Где-где. Да хоть в лесу.
— Ты издеваешься?
Я поглядел на этого недоросля, а потом встал. Надоело мне его уговаривать. Мне дьяк нужен, с новшествами разобраться и совладать.
— Ты обдумай всё, пока падаешь, — произнёс я.
— Что?
Я вздохнул в очередной раз и хлопнул парня по спине. Тот с истошным криком сорвался вниз, а я проводил взглядом. Стоящая под окнами берёза послушно подставила под падающее тело ветви, смягчая полет, а трава вспучилась не хуже толстой овечьей шкуры, принимая удар.
— Жив, хороняка, — усмехнулся я, — целёхонек.
Позади меня кто-то захлебнулся стоном навзрыд. Я повернул голову, там, в окружении мужиков стояла немолодая уже баба. Она прижала ладони ко рту и замерла в застывшем плаче, словно не веря, что её сын упал вниз с такой высоты.
— Ты убил его, — наконец выдавила она из себя, — ты убил моего мальчика.
— Что ему сделается, — буркнул я, а потом глянул в окно, где Травма осматривала горемыку. — Он ещё многих обидчиков переживёт. А нет, так поможет уйти раньше. Научу.
— Ты убил его, — всё шептала мать.
— Да жив он. Но если хочешь, можешь молиться за его здравие, — произнёс я во весь голос. — Жизнью не дорожат те, кто смерти никогда не видел. Со мной у него не будет времени на эту дурь. Там он не о смерти будет думать, а о том, как выжить.