- Кингсли увидел. Я не заметила. Он меня осчастливил.
- Диана думала, я сошел с ума. Я продолжал рисовать крошечных оленей на черновике своей Рождественской проповеди.
- Я слышала, - тихо ответил она. - Твою проповедь. Я была на галерке.
- Тебе понравилась? - поинтересовался Сорен.
- Ты украл мою реплику.
- Одолжил.
- Я одолжила два твоих рождественских печенья.
- Тогда мы в расчете, - закончил он эту тему и поцеловал ее в макушку.
Кингсли с изумлением смотрел. Все были прощены, как по щелчку. Никто не извинялся. Никаких «Мне жаль». Никаких «Ты прощена». Они просто обнимали друг друга.
Нора медленно оторвала себя от Сорена, но не отпуская его руку.
- Надеюсь, ты не против того, что я притащила Кинга с собой, - сказала она.
- Счастливого Рождества, - поздравил Сорен.
- Joyeux Noël, - ответил Кингсли.
- Я открою вино, - вмешалась Нора. И оставила их наедине.
- Она, правда, притащила меня сюда, - сказал Кингсли. - Если хочешь побыть наедине с ней, я могу вызвать машину и уехать. Не хочу портить твое Рождество с ней.
Сорен молчал. Кингсли понял намек.
- Оставлю подарок под елью, - добавил Кинг. – Откроешь, когда захочешь. Или выбросишь в камин. - Он поднял элегантно упакованные носки с каминной полки и положил их под дерево. Когда Кингсли поднялся, Сорен был позади него.
Сорен схватил Кингсли за затылок и притянул в свои объятия. Кингсли был слишком шокирован, чтобы хоть как-то отреагировать. Хотя у него в голове промелькнула одна мысль... если это грубое объятие будет всем, что он получит на Рождество, этого будет достаточно. Этого будет более чем достаточно.
Это будет роскошью.
Кингсли уткнулся носом с плечо Сорена, и тот прошептал ему:
- Единственный способ, которым ты испортишь мое Рождество, это если уйдешь сейчас, - сказал Сорен. - Его слова были мягкими, но тон - стальным. - Сожги ель, сожги дом дотла, мне все равно. Но не уходи.
Кингсли вдохнул аромат Сорена. В эту ночь он пах, как свежевыпавший снег, как и всегда, но было что-то еще. На его одежде был запах церковных благовоний. Единственное, что помнил Кингсли со времен католической школы, - что молитвы Божьего народа поднимаются над Его алтарем в форме благовоний. А это значило, что Сорен пах, как молящийся.
- Не уйду, - пообещал Кингсли, внезапно ощутив в глазах жар и боль. - Хотя я могу съесть всё печенье.
Сорен резко отпустил его и указал на дверь. - Выметайся.
Кингсли так громко рассмеялся, что ему пришлось сесть. Он плюхнулся в кресло и снял ботинки, будто это была еще одна запойная ночь у Сорена.
- Ублюдок, - ответил Кингсли, и Нора принесла три бокала красного вина, коими она старалась балансировать. - Я могу сжечь твой дом до наступления рассвета.