Хамоватые же варакушки завалились на боковую и не думали потешить слух пением. Сидел пан Станислав, вслушивался в глухую ночь и, наконец, уловил у хаты Гурария еле слышный разговор. Тут-то и его время настало!
Он тихо, по-пластунски подполз ближе и застыл между придорожных дуплистых деревьев раскоряченным саксаулом. Кто сидел на завалинке, не видать было, потому что луна светила с другого конца хаты, но голос Рахили он бы не спутал ни с чем.
— Нет. Ты знаешь, что это невозможно. И давай прекратим эти пустые пересуды.
— Ты же знаешь, что отец мой тебя как дочку любит! Да и я жить не могу без тебя.
Ба-а-арнук! Хлыщ мужицкий! Вот кого засечь нагайками надо!
— Милый, да знаю я это. Лучше, чем ты представить можешь, знаю. Но ты же гиюр не примешь?
Аж было слышно, как Барнук отрицательно закивал головой.
— И я не смогу в христианство перейти. Отец такого позора не переживет.
— Что ты так за обычай свой держишься? Что вам эта община? Часто ли она вас хлебом кормила? А ведь скольких человек твой отец из гроба вытащил? Даже Менахем-Мендлу грыжу вправил. И сколько получил? Благословение да две мацы на пасху! А ведь мы к твоему отцу как к родному относимся. А будем еще лучше. Одно дело, когда он — простой травник, а другое — когда кум Подрубы. Да и о братьях подумай: их поднимать надо. Они ж вечно голодные — посмотришь, так солнце на просвет видно. Не могу же я каждый день вам хлеб носить!
— Стыдишься?
— Да как ты можешь! Не стыжусь, а просто неправильно это, не по- человечески! Я сейчас домой приду, а у меня там лакомств — ешь — не хочу. А как подумаю, что ты в этот миг у черной печки возишься, полбу братьям варишь, так удавиться хочется, кусок в горло не лезет! Рахиль, ласточка моя, ну, хочешь: уедем в Слоним, в Вильню, в Варшаву, где нас никто и знать не будет. Отец меня в Варшаве во главе торгового ряда поставить хочет. Жить будем всем людям на загляденье!
Тут лунный свет перекатился через венец крыши, и стало видно, как Рахиль крепко поцеловала Барнука в щеку, а потом сказала:
— Нет, хороший мой! Все понимаю, но не могу — веру отцов не меняют.
У Щур-Пацучени от ревности аж живот свело. Он покачнулся и зацепился за развесистую липу. Липа пронзительно вскрикнула: «Чи-ир!» — и в лицо пану Станиславу ударила горячая вонючая струя. Господи, что за беспардонное село! Он отшатнулся, зацепился за ветки и выпал из зарослей на дорогу, а там сжался в комок и затаился под огромным валуном
— Что это? — испуганно вскрикнула Рахиль.
Барнук вскочил с завалинки, кинулся к липе, осмотрелся в неверном свете луны и захохотал.