Она схватила Щур-Пацученю в охапку так, что он потерялся в ее объятиях, и поволокла его во тьму на берег Щары.
XXV
На следующее утро из пенного, запутавшегося за камыши надщаровского тумана, словно богатырская Афродита из пены, вышла довольная Ярина и за воротник вытянула за собой неживого пана Станислава. С первого взгляда можно было подумать, что господин писарь изволит воинскую службу проходить в героическом Ольвиопольском гусарском полку, который покрыл себя неувядаемой славой при штурме Очакова, потому что у него были зеленый доломан, зеленый ментик, зеленый кушак, зеленая ташка и зеленый чепрак. Морда была тоже зеленая, покойницкая, а взгляд окаменел так, словно он по- пластунски полз до Збышова аж от самого прекрасного голубого Дуная.
Ярина же, напротив, была умиротворена и полна сил, как истинная барыня, что ведет на поводке издыхающего мопса. На улице им с мопсом встретился Барнук, который поправлял голенища сапог, подбитых на носках коваными подковками.
— Привет, Барнучок, — всем телом потянулась навстречу солнцу Ярина. — Куда так рано спешишь?
— Да вот батька в плебанию отправил, иду посмотреть, чтобы этот хлыщ чего-нибудь не вытворил, — ответил Барнук, разминая кулаки, каждый из которых напоминал колодезное ведро. — А чего это он вроде как и неживой?
— Да понимаешь, жениться захотел барин. Вот и попросил меня научить его уму-разуму.
— Научила? Сейчас и я поучу!
— Да где там научила! Совсем дохлый шляхтич нынче пошел, не чета прежним временам. На втором разе свечку погасил и в гроб лег. Я уж его и так, и эдак. Только лежит, хнычет и просит отпустить его подобру-поздорову. Выбила война настоящих мужиков! Э, Барнучок, ты его не пугай, а то он прямо здесь концы отдаст, помоги лучше его до места довести. Гурарий спит еще?
— Спит, наверно, — пожал плечами Барнук и щелкнул крышкой отцовских часов. — Почти час здесь стою и никого не видел.
Он подошел к пану Станиславу, поставил его в положение, максимально приближенное к вертикальному, и угостил пинком железного сапога, так что пан Станислав за одно напутствие преодолел почти треть улицы.
За заборами стояли ранние зеваки и прохаживались по адресу очаковского героя, но увидев бешеные, медвежьи глаза Барнука, сразу замолкали и спешили разбежаться по хатам.
Щур-Пацученя, безголосо подвывая, ввалился в шатер и упал плашмя в угол, раскорячив ноги — не сходились они воедино почему-то. Он провалился в неустойчивый сон, но как назло всем сразу понадобилось его участие.
Сперва Хрисанф с ребятами, гремя казацкими остротами, интересовались, когда можно будет сворачивать палатку и запрягать тарантас. Затем отец Екзуперанций долго и муторно читал над ним из Екклесиаста о вреде внебрачного блуда. Матушка Вевея притащила горшок какой-то чудодейственной мази и уговаривала помазать чресла, «пока люэс не загноился». Чуть позже потянулась сельская общественность, которой до упаду потребовалось узнать, где в Слониме располагается полицейское благочиние, и правда ли, что к Наполеону на помощь с несметной дружиной крымский хан.