Кувшинников довольно откинулся на спинку стула и потер руки:
— Видишь, Стась, до чего докатилась, с позволения сказать, просвещенная Европа? Человека, божью тварь, в безымении подлом оставляют. Конечно, любезный, дадим мы тебе фамилию, утрем нос антихристам! Ты как прозываться хочешь?
— Пармен Федотович, — зашептал Щур-Пацученя, — да что вы делаете? Как можно такой афронт допустить, поперек батьки в пекло лезть? У нас на него и документов никаких нет. Вдруг он иезуитский шпион, специально сюда посредством ранения коварного заброшен, чтобы прижениться, хозяйством обзавестись, а потом врагов народа усердно плодить?
— Остынь, Фома неверующий, — брюзгливо скривился Кувшинников, — видишь, рабочий человек в поте лица своего хлеб зарабатывает. Выпишем ему документы, помощь союзнику окажем. Скажи, Йожеф, сын Нетанэля, какую фамилию ты выбираешь?
Землекоп выложил на стол перед Щур-Пацученей горстку монет. Пан Станислав пересчитал их.
— Рубль восемьдесят пять.
— Я фамилию трудовую хочу, но крашивую хочу. Чтобы все видели, как труд прекрашен ешть. Я домой вернушь, женитьчя буду, жене и детям крашивую фамилию дам.
— Пармен Федотович, здесь еще пятиалтынного не хватает.
— Подожди, пан Станислав. Что ты за хомяк такой: все за щеки запихнуть готов! Трудовую, значит.
— Так, так! Трудовую.
— Хм, задал ты нам задачку, землекоп. О! Может, тебя так и назвать: землекопом, по-немецки — Грубером?
— Грубер — то очень хорошая фамилия ешть, только короткая. Надо крашивее, длиннее.
— Ну, дорогой, — подпустил в голос отеческой серьезности Кувшинников, — ты же знаешь, что очень красивая фамилия дороже стоит. При всем моем искреннем уважении к тебе лично и к императору Францу в особенности я закон нарушать не могу.
Йожеф вздохнул горько, подумал несколько секунд и полез в потайной карман. Он вытащил оттуда маленькую серебряную монетку, с сожалением посмотрел на нее, поцеловал прощально и решительно бросил на стол.
Кувшинников и Щур-Пацученя склонились над белым кругляшом, игриво сверкавшим под солнцем.
— Это я в жемле нашел, когда ребу яму для отхожего места копал. На шчастье вжял. Это правда ешть. Штолько хватит?
Господа чиновники вперились в монету. Перед ними лежал настоящий виленский чворак короля Жигимонта Августа — звонкий, упругий, яркий и ничуть не подернутый патиной!
— Пармен Федотович, — прошептал одними губами так, чтобы Йожеф не слышал, Щур-Пацученя, — это ж раз в десять подороже пятиалтынного будет! Я таких и не видал никогда, только от батюшки о них слышал. В наших краях его сиклем называют в честь библейских денег.