Подруба злорадно оскалился: зная склонности Ярины, он не сомневался, что кухарка преподала полицианту практический урок оголтелой женитьбы. Барнук от всей души угостил Щур-Пацученю пинком, и все трое скрылись из глаз.
Пан Мартын еще с часик поработал, прикидывая, за сколько и куда он продаст очередной выводок, распределил деньги по надобностям, вспомнил, что не мешало бы закупить у мельника Агапа еще полдюжины возов жмыха. Потом он наскоро позавтракал всухомятку, съев кусок ячменного хлеба, надел рабочие штаны и вышел во двор. Дарка выгоняла коров на пастбище, выговаривая пастуху Лейзеру, который отныне был не просто Лейзером, а Лейзером Анучкесом, что он вчера не уследил за стадом и пустил его в заросли дикой чины. А теперь у светло-серой швицкой Ласушки от этого зловонная отрыжка и тоска в глазах.
Подруба потянулся сладостно, наклонился, чтобы поправить завязки на лаптях — в свинарник он в сапогах не заходил из-за цены их немаленькой, — и вдруг увидел, что в уголочке крыльца, у самого косяка двери что-то блеснуло. Он присмотрелся и с недоумением понял, что это блестят те самые два рубля, которые он вчера насильно всучил Гурарию.
Что за черт! Откуда они здесь взялись? Гурария за ворота он провожал лично и готов был святым Василием поклясться, что тогда денег на этом месте не было. Неужто?.. Собака ночью не лаяла, ну так она и не стала бы лаять, потому что Гурария знала и ласкалась к нему, как к лучшему другу.
Подруба побежал в будку, где спал ночной сторож. Ворвался туда, шваркнув наотмашь дверью о стену, и схватил сторожа за грудки.
— Павка, просыпайся, лодырь! Кто здесь чужой ночью был?
— Господь с вами, пан Мартын, никого не было. Тихо ночь прошла. Как вы ворота заперли, так никто чужой и не приходил.
— А Гурарий? Гурарий был?
— Гурарий был. Приковылял, как первые петухи пропели, сказал, что хочет на Княгиню посмотреть. Так ведь Гурарий не чужой.
— А как он выходил, ты видел?
Павка потер сонные глаза, наморщил лоб и ответил:
— Нет, как выходил — не видел. А чего мне смотреть? Гурарий же не то что чужого не возьмет, а еще и своего добавит.
— Ах ты... — взбеленился Подруба, оттолкнув бестолкового Павку обратно на лежанку. — Вот он и добавил! Вот и добавил, холера!
Он выбежал на двор, смяв всем своим весом замешкавшуюся в воротах Дарку, и побежал к Гурарьевой хате. Рахиль в это время выходила из курятника, где черная, как ворона, и старая, как осень, единственная курица соизволила наконец-то расщедриться яйцом.
Подруба налетел на нее, как коршун:
— Рахиль, девочка, где отец?