Но Сципион Эмилиан не сдавался.
— Когда будет разгадка, — говорил он, — содержание примет определенный смысл. Это, несомненно, имел в виду Пакувий.
— Правда, — поддержал его Назика, — кто понимает прекрасное, тот должен разгадать, что хотел сказать поэт.
Все молчали.
Послышался смех, и Семпрония, продолжая улыбаться, отложила свой коврик:
— Если благородные мужи позволят женщине вмешаться в их беседу, то я, думаю, разгадала бы.
Сципион Эмилиан улыбнулся:
— Говори.
— Мне кажется, Пакувий разумел под животным черепаху.
На смущенных лицах метнулись улыбки, и смех наполнил атриум.
— Правда, правда, — кричали все, — а мы и не догадались!
Назика заговорил среди наступившего молчания:
— Ты оказалась умнее мудрых мужей, благородная Семпрония! Старик Пакувий недаром мне пишет: «Стихи, с виду безобразные, таят в себе красоту, а красота, по словам божественного Платона, порождает Эрос, что значит любовь, а любовь ведет к познанию истины, которая состоит в стремлении знать, размышлять и учиться».
— Не понимаю, — засмеялся Луцилий, — то, что Пакувий считает красотой, для нас безобразно. Поэтому говорить о красоте не имеет смысла. Напиши старику, — повернулся он к Назике, — что не ему в его годы говорить об Эросе.
— Да ты рехнулся! — грубо ответил Назика. — Изучи Платона, а затем и рассуждай об Эросе. Если хочешь, я поучу тебя, как школьника.
Луцилий вспыхнул, но сдержался.
— Эрос есть влечение, врожденное человеческой душе, — продолжал Назика, наслаждаясь бешенством Луцилия, — и оно, по своей природе, занимает середину между миром чувственных восприятий и миром идей…
Не владея больше собою, Луцилий встал и пошел к двери.
— Куда же ты? — вскричал Сципион Эмилиан.
— …душа же, сопричастная идее жизни, бессмертна и вечно стремится прорваться через телесную оболочку к истинно действительному миру образов.
— Я не хочу его слушать, — с бешенством шепнул Луцилий, — если б я не был бесправным, я бы…
— Успокойся, прошу тебя… Сципион Назика известен всем своей грубостью, но он не хотел тебя обидеть.
Между тем Назика, видя, что Луцилий не желает его слушать, встал в свою очередь.
— Подожди! — закричал он с грубым смехом. — Молча уйти — это не значит опровергнуть Платона. Что бы ты ни говорил, а истина — сущий идеал, превосходящий чувственную действительность, в которой бытие смешано с небытием…
— Есть только положительное бытие, — с раздражением перебил Луцилий, — и никакого небытия нет вовсе. Поэтому нет множества вещей, разделенных пустым пространством, нет небытия во времени, нет движения. А чувственный мир явлений есть только мнимый, кажущийся…