— Софизмы Ксенофана! — презрительно усмехнулся Назика. — Истина есть сущая истина, живое всеединство, мировая совокупность идей, в которой Единое от века осуществляется в своем Другом… А чувственный мир отличается от Истины и подобен ей, — иначе его бы не было вовсе: он свойственен по существу, — прекрасен и безобразен…
— Труды Гераклита! Вот откуда позаимствовал Платон эти мысли… И это не все, а метампсихоз Пифагора? А примиряющее объединение идей Сократа, Пифагора и Солона, выраженное в его «Законах»? Разве это не отход от этических и политических идеалов «Государства»?..
— Ты лжешь! — грубо прервал его Назика. — Никогда Платон не отказывался от своего учения…
— А ты согласен с идеями его «Государства?» — ехидно спросил Луцилий.
— Конечно. Какой дурак будет их оспаривать? — насторожился Назика, почувствовав ловушку.
— Значит, ты согласен, что государством должны управлять философы…
— Конечно…
— …что должна быть уничтожена семья, собственность, что все твое и мое переходит во владение общины?
Назика молчал.
— А так как ты утверждаешь, что согласен с Платоном, то почему же ты владеешь землями, богатствами, виллой-музеем в окрестностях Брундизия, отчего не отказываешься от семьи?..
Все засмеялись.
Назика побагровел, глаза его беспомощно замигали, кулаки сжались.
Дурак! — загремел он и бросился на Луцилия. Но сильная рука Сципиона Эмилиана удержала его:
— Успокойся. Не забывай, что ты в моем доме.
Назика круто повернулся, собрал дощечки со стихами Пакувия, завернул их в кусок льняной материи и сунул себе за пазуху.
В это время вошли в атриум молчаливый Фурий Фил и щеголь Спурий Муммий, брат разрушителя Коринфа. Рабы принесли светильни, запахло бараньим жиром.
Беседа возобновилась, как только ушел Назика. Луцилий вернулся на свое место и, указывая на дверь, сказал Полибию:
— Какой неприятный человек!
— Да, он был неправ, — согласился Полибий, — но и ты не лучше его. Бери пример с Эмилиана, — вот идеальный человек. У него мера соблюдена во всем, он умеет владеть собою в несчастье, потому что он привил своей душе все правила древне-эллинской и стоической нравственности.
— Сципион — велик, — улыбнулся Луцилий, и по тому, как это сказал, и по насмешливому выражению лица было непонятно, смеется он или нет.
К ним подошел Сципион.
— Каков Назика? — молвил он со смехом. — Умен и хитер. Нужно сознаться, что Платона он знает…
— Зато Пакувий хромает на обе ноги, — прервал Луцилий.
— Повторяю: Назика хитер, я не верю, чтобы Пакувий мог утвердить красоту своей черепахи Платоном. По-моему, Назика все это выдумал.