Лизимах повалился патрону в ноги:
— Пощади, господин! Каюсь, виноват я…
— Нет, — грозно сказал Эмилиан. — Я поступлю с тобою…
— Сжалься, господин, пощади… Сжалься ради… Лаодики… Она не вынесет…
Это было последнее средство, которое хитрый горбун пустил в ход: он наблюдал с диким злорадством, как лицо Сципиона окрасилось розовой краскою, смягчилось, глаза стали не такими бешеными, как несколько минут назад.
— Завтра ты продашь все эти лупанары обществу публиканов, — услышал он суровые слова патрона, — и поедешь со мной под Нуманцию. За тобой нужен надзор. Такого человека, как ты, я не могу оставить в Риме: ты опозоришь меня совсем.
— Как же я поеду? — вскрикнул Лизимах, подымая голову. — А жена, дочь? Они…
— Они останутся в Риме.
— Но я прошу тебя, прибегаю к твоей милости…
— Замолчи!
Клиенты давно уже разошлись, и только два человека находились в атриуме: один ходил, часто останавливаясь, думая, другой стоял на коленях.
Взглянув на него, Эмилиан спохватился:
— Встань. Зачем ты унижаешь меня, становясь на колени? Ведь я запретил этот варварский обычай…
— Господин мой!
— Встань, говорю…
Лизимах искоса взглянул на Сципиона.
— Продажа этих домов, — тихо вымолвил он, — отнимет несколько дней — в один день не управиться. Разреши мне пробыть здесь до ид этого месяца, и я догоню тебя в Испании…
— Хорошо.
Эмилиан вплотную подошел к горбуну:
— Ты — хитрый, а может быть, и злой человек. Я тебя вижу насквозь. Ты не остановился даже перед грязью ради наживы. А скажи, знают жена и дочь о твоих лупанарах?
Лизимах побледнел, губы его задрожали, он не мог выговорить ни слова.
— Они, вероятно, не знают. Ну, а если узнают? Какими глазами будешь ты смотреть на них, что говорить?
Горбун затрясся всем телом.
— Помни: попадешься еще раз — пощады не будет. Я тверд и суров… Иди.
И властным движением руки он указал клиенту на дверь и прошел в таблин.
Навстречу ему поднялась Семпрония: лицо ее была жалко, опухшие глаза красны от слез.
— Публий, — шепнула она, — я не могу так больше… Прошу тебя…
Брови его сдвинулись. Он молчал, ожидая ее слов, обдумывая, что ответить. И вдруг услышал ее всхлипывания; это был плач несчастной женщины, которая исстрадалась, живя с суровым мужем, помнила еще счастливые годы и надеялась на его любовь.
— Что случилось? Почему ты плачешь?
— Публий, ты меня больше не любишь… Сципион молчал.
— Я не знаю причины, — говорила Семпрония, покачивая головою, — но я много думала… И мне кажется, что ты увлекся, Публий, другой женщиной и оттого изменился ко мне… Скажи, правда ли это?
Он не хотел огорчать жену: он жалел ее, но не любил — другая овладела его сердцем, быть может, даже любила, но и с ней не было счастья; сойтись с гречанкой — значило оскорбить Семпронию, попрать древне-римские обычаи, освященные богами, и ради кого? Ради чужеземки, дочери клиента. Нет, он останется честным до конца.