После окончания моих мучений, когда, казалось, джаз на пару с «Хорошо темперированным клавиром» Баха ушёл в небытие, в моей жизни случилась Элка, про которую вы все, конечно, помните. Элка в пятидесятых, двадцатилетней, обучаясь на факультете иностранных языков, взгляды имела антикоммунистические и вкусы, как следствие, тоже. В доме из музыкальной аппаратуры у неё было всё, что нужно истинному меломану, — патефон, проигрыватель, катушечный магнитофон и кассетник. И на всех носителях, от пластинок до плёнки, всё было заполнено... Правильно — джазовыми композициями от сотворения мира звукозаписи. А узнав, что я не понаслышке знакома с такими фамилиями, как Керн, Гершвин, и умею различать мейнстрим, лаунж и госпел, начала выбивать из меня «всю эту ересь», состоявшую из любви к русскому року и попсе, считая, что «подзаборщине всякой не место в голове у приличной девушки».
И опять началось насилие. Теперь уже вокальное. Имя Виктора Цоя выжигалось огнём и мечом из моей памяти, взамен туда вбивались имена Нины Симон, Сары Вон и, конечно же, Эллы Фицджеральд с Луи Армстронгом. Я, как обычно, когда меня обучают чему-то новому, обливаясь слезами и кровавым потом, учила с Элкой сначала все хиты из «Серенады Солнечной долины», потом пошли «Порги и Бесс» и далее по нарастающей. Чего не сделаешь для тяжко болящего человека. Пришлось. Не без сердца я, поди. Опять же приучена с детства к педагогическим экспериментам, поэтому не особо уже мучилась.
Дружба с Элкой пришлась на семинарские годы, поэтому с утра я исправно разучивала всё, что связано с богослужебной музыкой, а после обеда, примчавшись к ней на улицу Советскую, исправно голосила «Why do robins sing in December?» Но рас-сказать я хочу не о своих муках в джазе, а о том, что даже по принуждению, полученные знания и опыт могут сослужить в конце концов отличную службу и даже спасти девичью честь, как в моём случае.
Жил-был в те славные времена в одном из сибирских городов большой человек по имени Василий. Большой во всех смыслах, так как авторитет в тогдашнем криминальном мире он имел серьёзный, а тело Василия можно было взвешивать только на производственных весах, обычные медицинские не выдерживали попросту. Роста был исполинского и имел соответствующий аппетит, который к сорока с лишним годам позволил Васе набрать килограмм двести, не меньше. Профессия у нашего героя была соответствующая — долгое время он работал мясником, разрубая бычьи туши одним ударом, не прилагая особых усилий.
Судьба-злодейка свела нас с Васей на одном из чьих-то дней рождения, куда меня пригласили в качестве певуньи и где я по неосторожности исполнила «Why don't you do right» — хит незабвенной Пегги Ли (а я тогда тоже была блондинкой, представьте), аккомпанируя себе на плохо настроенном фортепиано. Василий замер у инструмента (единственный из гостей) и, дослушав песнь мою до конца, зааплодировал и резко, хуком справа, отправил меня в нокаут вопросом: «А давай Дорис Дэй, a? „Dream A Little Dream of Ме“ знаешь?» Я, на беду, знала... И Нину Симон тоже. Добивала я Васю уже намеренно Аретой Франклин с композицией «Think». Но глаза мои чуть не лопнули от удивления, когда мой одинокий слушатель со знанием дела взялся подпевать, потом подыгрывать и в конце концов сам сел за инструмент, затянув «Где-то за радугой» в варианте Джуди Гарленд, прилично себе аккомпанируя. Пианино по сравнению с Василием очень проигрывало в размерах, но ему как-то удавалось легко втискивать в клавиши свои огромные пальцы и добиваться при этом очень достойное звучание от старенького инструмента. Не пожалев моих, уже окончательно вылезших из орбит глаз, Василий припечатал мою музыкальную гордыньку виртуозным исполнением «Хоровода гномов» Листа.