И вот Ефросинья Алексеевна каждый день — в самый зной, когда все кругом замирало, — выходила на это поле и незаметно нарезала охапку метелок. Потом сушила их, вылущивала зерно и прятала. Когда могар собрали, Ефросинья Алексеевна перешла на поле льна. Через это поле ребятишки протоптали стежку к колхозному ставку. Вот старушка и выходила пройтись по ней к воде и посмотреть, чем внуки занимаются, а по дороге незаметно собирала семена льна.
Закон «Об охране социалистической собственности», по которому людям запрещалось рвать в поле любые стебли, приняли только 7 августа 1932 года (он действовал до лета 1933 года). К этой поре Ефросинья Алексеевна успела кое-что заготовить на черный день. Лучшего она ничего не придумала и запрятала припасы на чердак, куда из домашних редко кто наведывался.
С осени власть развернула повальные обыски во дворах и изымала все до зернышка. Людям не оставляли ничего. Обыски повторялись по нескольку раз, и всегда проводились неожиданно. Для этого приезжало много бойцов НКВД, которые брали село в кольцо и медленно продвигались к центру. В каждый двор заходила группа из пяти-семи человек, среди которых были и понятые: влиятельные активисты или представители местной власти. Избежать обысков никто не мог. Кричать и плакать людям не разрешали, а тех, кто не слушался, усмиряли прикладами.
О том, что к ним заявится отряд НКВД для производства обыска, в семье главного агронома узнали, когда те уже орудовали у соседей. Заслышав возню и тревожащие окрики, бабушка Ефросинья почему-то разволновалась больше всех. Она засуетилась, начала бегать из угла в угол, закрывать уши руками, стонать и вздыхать. Бледность не сходила с ее лица, она задыхалась и била себя сжатыми кулачками в грудь… И вдруг ей стало совсем плохо, она зашлась долгим кашлем и постепенно осела на землю посреди двора как раз, когда ненавистная орда показалась в их воротах.
— Вынеси уксус! — не обращая внимания на незваных гостей, крикнула Евлампия Пантелеевна дочке, растирая больной матери виски.
— Ее надо уложить на кушетку, земля уже холодная, — забеспокоился Яков Алексеевич, тоже игнорируя пришедших изымателей.
— Что случилось? — спросил энкэвэдист, возглавляющий отряд.
— Вот, — показала на больную Евлампия Пантелеевна. — Сердце прихватило. У мамы приступ.
В это время малая Прасковья воротилась с уксусом, и Ефросинии Алексеевне дали его понюхать. Она вяло открыла глаза, увидела людей в военной форме и испугалась еще сильнее.
— Умираю... Прощайте, деточки мои… — простонала и снова потеряла сознание.