Но он вдруг сказал — еще спокойнее и тише, чем раньше:
— Ты не доживешь до нового мира, Великий Кудесник. Теперь уже нет.
— Я это понял сразу, когда услышал твое имя, — он почему-то продолжал улыбаться. — Кто-нибудь уже говорил, что ты слишком эмоциональный для кровопийцы?
Он не боялся Кристофера, как не боялся смерти. Нет, он даже выглядел умиротворенным — возможно, что и жил в последнее время только для того, чтобы узнать об оправданности собственных надежд. И ведь они оправдались.
— Позовите охрану, — попросил Великий Кудесник. — Я должен дать им последние распоряжения.
Вбежавший в спальню перевертыш наклонился над больным, долго слушал неразборчивый шепот, хмурился все сильнее, а потом выпрямился и кивнул. Комнату покинул в том же безмолвии, не удостоив гостей даже взглядом. Наверное, остальные многочисленные слуги воспримут известие о кончине Великого Кудесника и его последние приказы с тем же тяжелым смирением. И Кристофер имеет полное право разорвать его теперь на части, а слуги даже пальцем не пошевелят… Эта покорность приговоренного, наверное, и удерживала кровопийцу от последнего шага. Разве такие люди, как Великий Кудесник, сдаются? Или он сдался давным-давно?
Кристофер вдруг повернулся к Нанье и заговорил о том, что в этой ситуации звучало вопиюще неуместным:
— Для того чтобы продлить возвращенцу жизнь на тысячелетие-другое, требуется много магии и крови, я правильно помню?
Та опешила окончательно:
— Ну да… И потом иногда придется подпитывать кровью, чтобы заклинание держалось. Но ведь я тебе много раз говорила — пока я не в силах…
Кристофер перебил:
— Просто я смотрю, у нас тут целый мешок с кровью, переполненной магией, без дела валяется. С него и начнем. А потом, я надеюсь, сама Великая Кудесница Левоморья уж найдет еще немного для своей лучшей подруги?
— Кристофер… — Отрава качала головой, но никак не могла отвести взгляда от старика на кровати. — Я не могу так… даже если он заслужил. А он заслужил! — тут же добавила она, потому что на самом деле так считала — некоторые вещи простить нельзя. И если бы Отравина мать, отец или любая из сестер были убиты по приказу этого человека, то она сейчас, не задумываясь, взяла подушку и прекратила это внутреннее мучение. Но память о родных не означает, что месть должна иметь еще какую-то выгоду, кроме облегчения.
Вот только природу кровопийц она явно недооценила:
— То есть с общей идеей ты согласна?
— Да… Нет! В общем… — а что тут еще сказать? Не этой ли мыслью она терзалась в последние дни? И если уж разрешила себе любить кровопийцу, то надо и остальные принципы пересмотреть.