Останавливаюсь, не договорив. Публий округляет глаза, уже не скрывая, что ничего не понимает. Редко кому-то рассказываю, как работаю, не интересно это.
— Хорошо все. Правда, — смущенно улыбаюсь и тереблю край простыни.
Скоро подъем, завтрак и команда свернуть полевой госпиталь, а я полуголая сижу в реанимации.
— Я тебе одежду принес, — спохватывается капитан, — новый комплект ночью не достать, так прачечная на что? Отстиралась рубашка, хоть и мятая теперь.
— Спасибо. Под комбинезоном не будет видно.
Публий берет с тумбы белый сверток и протягивает мне. Глупо надеяться, что вспомнил про белье, а спросить язык не повернется. Одеться бы уже хоть как-нибудь. Швы на правой руке, пальцы в фиксирующей перчатке едва шевелятся, одной левой управлять неудобно. Куда мне до нормативов военных на сбор после команды подъем?
— Давай помогу, — говорит военврач и тянет подол операционной рубашки вверх.
Отворачиваюсь, чтобы не так стесняться, когда остаюсь голой перед ним. Публий сам раздет, не спят военные в форме. Мог в исподнем лечь, но, наверное, из-за меня надел штаны. Трудно было мне не рассмотреть сильные руки, широкие плечи. Хоть и смущенно, но полюбоваться гладкой кожей без единого шрама, мужской грудью с рельефом мышц. А говорят, медикам не нужна физическая подготовка. Я таскала ящики, знаю. Тянусь за рубашкой и слышу шаги в переходном модуле. Мы с капитаном словно замерзаем, вслушиваясь в тишину. Кого демоны принесли так рано? Темный силуэт за пологом наклоняется и дергает застежку-молнию с тревожным «трааак».
Не входить! — приказывает Публий, но молния расходится неумолимо, открывая рукав черной формы и плечо с погонами.
Успеваю прижать к груди рубашку и почувствовать, как бешено колотится сердце. Никто другой не позволил бы себе проигнорировать приказ. Публий снимает с койки простынь и кидает мне, а сам вытягивается струной. Через порог реанимационного блока переступает генерал пятой армии.
Острый запах цитруса окрашивает помещение рыжими всполохами пламени и оседает горьким привкусом цедры на губах. Облизываю их и дрожащей рукой пытаюсь накрыться простынею. Она выскальзывает из пальцев и падает, открывая мою наготу. Румянца стыда на щеках быть не может, вся кровь ушла в сердце и его вот-вот разорвет от напряжения. Я бы спряталась под койку или забилась под приборную стойку, лишь бы не видеть льда в голубых глазах Наилия и слишком резкой складки на переносице.
— Ваше Превосходство, — тихо приветствует Публий.
Не дергается и не пытается одеться. Стоит, расправив плечи, и смотрит генералу в глаза. Знаю, что мы в реанимации, у моих ног операционная рубашка, на руке и теле белый пластырь, а две койки стоят далеко друг от друга. Знаю, что ничего не было и быть не могло, но Публий стоит не в медицинской форме, шапочке и маске на лице, а в домашних штанах. И хотя он трижды спокоен и хладнокровен, я стучу зубами и вот-вот упаду от слабости. Дурной сон. Сплетня злых языков. Любовница изменила генералу с его лучшим другом прямо в оперблоке полевого госпиталя.