— Я не могу сейчас ответить, — сдавленно бормочу, — мне нужно подумать.
Наилий убирает с глаз длинную челку, пятерней зачесывая волосы назад. Взгляд гаснет, генерал проваливается в раздумья. В полумраке беседки становится холодно. Я смотрю на него с другой скамейки, а кажется, будто с берега другого материка. Когда я успела поверить, что мне не будет одиноко рядом с ним? Упрек попадает в цель. Не знаю его совсем, боюсь и не доверяю.
«А он принял тебя вместе с шизофренией и всеми духами, — говорит Инсум, — не просил измениться, оберегал и заботился».
«Чтобы потом приучить к ласкам с синяками и ремнем на шее?»
Молчит дух, молчит генерал, а я думаю, что мне делать дальше. Остаться виликусом? Обман годился на несколько дней, но не на всю жизнь. Уехать к Аттии и жить затворницей? Решение кажется единственно верным, пока я снова не опускаю взгляд до сцепленных замком пальцев Наилия. Мое светило, утонувшее в ледяной воде океана. Моя причина дышать этим воздухом, сражаться каждый день за нормальную жизнь с собственным безумием. Я просто не смогу уйти. Я люблю его. Вселенная, ты слышишь? Я люблю его!
— Дэлия, — шепчет генерал совсем близко от меня. Не открываю глаз, чтобы не уронить слезу. Чувствую, как берет за руку и садится рядом, а меня колотит. Так сильно, что стучат зубы и плечи трясутся. До истерики один вдох, вырываю ладонь из пальцев Наилия и прижимаю к груди. Тоже не хотела, чтобы видел такой. Прятала кошмары, молчала про духов. Так боялась, что оттолкнет, откажется, а сама?
— Говорила… тебе, что… нужен… любым, — слова рассыпаются на звуки и тонут в клацанье зубов, — и… сейчас… повторю.
Мои барьеры тоже падают, рушатся плотиной под напором вышедшей из берегов реки. Соль пропитывает маску, обжигая кожу, пружиной распрямляюсь, выдергивая тело вверх. Бездумно, бессмысленно, один сплошной порыв и взрыв во мне. Бездна обнимает чернотой, падаю, не чувствуя опоры под ногами. Не выдержать этого никогда, но сознание возвращается. Горько пахнет плющ, прижимаясь сорванной листвой к щеке, саднят содранные о решетку беседки ладони, меня, обмякшую и безвольную, качает на коленях Наилий.
— Нельзя меня прощать, — говорит генерал в пустоту, — тебя хрупкую, чистую, родную, как куклу подмять под себя. Не прикоснусь больше, близко не подойду, только не уходи. Я не смогу без тебя.
— Не уйду, — повторяю бесцветным эхом, — останусь, но сейчас отпусти.
Наилий разжимает объятия, и я пересаживаюсь на скамейку. Лицо горит, маска где-то под ногами, а заколки выбились из прически и больно впиваются в затылок. От слабости оседаю на решетку беседки.