У Джона почти прозрачные, голубые как небесная лазурь глаза. Когда-то в школе Агаты был мальчик с такими глазами, и она по нему тайком вздыхала. Сейчас она замирает, встречаясь с ним взглядом, потому что кажется, что она тонет в этих голубых прозрачных озерах. Она редко когда оказывается зачарована привлекательностью Джона, в конце концов, на друзей с такими мыслями не смотрят, но сейчас — она будто впервые его видит. Это пройдет, такое уже случалось, это секундное очарование его лицом, привычка практикующего художника замирать при встрече с чем-то особенно эстетичным. Агата же замирает, глядя в его глаза. И Джон понимает её не так. Он чуть наклоняется вперед и нежно, невесомо касается её губ своими губами. Без толики напора, не выказывая страсти, не требуя взаимного ответа, мимолетно, практически мгновенно. Лишь пара секунд, его губы, нежность кончика языка. Затем он отстраняется, сам, виновато улыбается.
— Я не удержался, прости.
Агата силится сказать хоть слово, но она оглушена и онемела от неожиданности.
— Джо…
— Мне на краткий миг показалась в твоих глазах возможность взаимного чувства, — Джон говорит глухо и опустив глаза, — в конце концов, мы столько друг друга знаем, Рози, разве я должен отказаться от тебя из-за какого-то демона?
— Я с ним была… — тихо произносит Агата и бросает взгляд в небо за окном. В небо, которое пытается подражать цвету глаз Джона и проигрывает в яркости. Почему она сейчас чувствует такую горечь? Почему будто слышит насмешливый смешок Генри за спиной?
— Пусть. Пусть была, — отзывается Джон, — Рози, я это забуду. Я приму это как твою слабость — право слово, ты их себе совсем не позволяла столько лет. Я же знаю тебя, правда. Ты не предаешь тех, кто тебе близок. Если ты сделаешь выбор — то не предашь. Мне это очень важно, правда.
Не предает? Она? Ох, Джон, как же ты не прав. Речь даже не о смертной жизни, полной предательств разного масштаба, но сейчас, здесь, в посмертии, разве она не предает? Того же Генри. Он ведь прав — она хотела. Хотела его поцелуев, объятий, его желания, хотела касаться его тела, его волос, его лица. Он ни разу не принудил её, всегда предлагал выбор, разве он виноват в том, что она не смогла отказаться? Она его выбрала и предала его, сделала ровно то, что, как говорит Джон, ей не свойственно.
— Рози, — Джон касается её плеч, и Агата вздрагивает.
— Кажется, ты думаешь совсем не обо мне, — печально заключает Джон, и его хочется обнять, утешить, но сейчас он поймет её неправильно. Он достоин не жалости, он достоин настоящей, крепкой, верной любви, но Агата, кажется, вовсе не способна на подобное чувство.