— Ну, мать, ты даёшь?! Интересно ей. Это в театре интересно. Вот видишь, зуба нет? — он открыл рот и показал пустоту вместо зуба, — один урод старый выбил.
— Так за что, сынок? — всплеснула руками Люба.
— Было бы за что, убили бы. Рассказал, за что посадили, он баклан, как вмажет, молча. Он по жизни молчун, кто его знает, что у него на уме? У него и кликуха такая «Молчун», — рассказывал Фёдор, поедая домашние гостинцы.
Люба смотрела на сына и не могла понять. Вроде и изменился он, но в лучшую ли сторону? Фёдор, наевшись, лёг на кровать сверху тёмного суконного одеяла и закурил сигарету.
— Хорошо! Мать, сейчас полежу, пусть в желудке завяжется, потом разберём всё, что ты привезла. Надо отложить, что мне, а остальное что в квартирку, что за долги отдать.
— Какая такая квартирка? За какие долги? Я же тебе деньги каждый месяц высылала.
— И не спрашивай. Я сначала сам ничего не понимал, теперь учёный. Здесь как сказал слово — отвечай. Не смог, плати. На первоходках, как я, деньги делают. Сахар, сигареты взял в долг, во время не отдал — плати с процентами. Не переживай, я теперь учёный. А квартира, это нас трое, я и ещё двое ребят. Так легче жить. Посылки всем по очереди приходят, вот и живём вскладчину.
Разложив вещи по сумкам и что-то про себя рассуждая, Фёдор не обращая внимания на Любу, то подходил к столу и ел, то опять начинал перекладывать вещи в баулах. Люба сидела на краешке кровати и задумчиво смотрела на своего взрослого, но сильно исхудавшего сына. Она смотрела, как он перебирал вещи, и вспоминала его совсем маленьким, сидящим на половике около тёплой печи и перебирающим нехитрые игрушки: пирамидки, кубики, машинки. Как быстро и никчёмно пролетело время.
Фёдор ел с небольшими перерывами, словно хотел вместить в себя как можно больше из того, что она привезла. Потом, опять закурив сигарету, он не замечая присутствия матери, разделся и лёг в постель.
— Чего ты сидишь, как каменная, ложись. В дороге, небось, устала? Говорил тебе пришли посылки, чего тащилась в такую даль? Ты всё у Машки работаешь? — спросил он у Любы, скорее всего, чтобы не совсем обидеть мать, чем для интереса. Любе казалось, ему было безразлично, как она живёт и чем занята.
Она стала рассказывать ему о своей работе, но вскоре услышала тихое сопение сына, а потом и его не громкий храп.
— Не нужна я ему, — у Любы опять потекли слёзы. Она не хотела плакать, но слезы, сами по себе всё текли и текли из глаз по щекам и скатывались по обе стороны лица на тонкую подушку, образуя на ней две лужицы.
Утром, проснувшись, Люба увидела сидящего Федю за столом.