Мне хочется найти оправдание. Про гномика я не говорю, потому что тогда мой поступок будет выглядеть совсем глупым, но ничего стоящего на ум не идет.
Прохладный вынимает устав гарнизонной службы. Это единственный экземпляр устава. Он хранится у ротного в кованом сундучке.
— Когда мы изучали устав, кто прослушал, как глухарь, кто упал на землю, разлегся, как на перине?
— Воспитанник Альберт Васин,— вдруг подает голос Рогдай.
— Еще кто?
— Рядовой Сепп,— опять говорит Рогдай.
— Именно! — кричит Прохладный.— И рядовой Сепп. Где он теперь? Нет его! Убит... Где убит? На посту. Что ж ты думал, что устав написан от нечего делать? Это закон жизни! Кто не знает его, для кого он не стал плотью, тот расплачивается. Немедленно расплачивается. Тот приносит вред Родине, товарищам, народу. Как думаешь, Васин, правильно я говорю?
Он прав, ротный, и мне остается ответить:
- Да.
— Ты тоже хочешь пропустить врага? Помочь ему нанести нам удар в спину? Как же иначе? Иначе не получается. Иначе невозможно расценить твой поступок... твоего друга и твой. За самовольную отлучку во время воздушной тревоги, за грубое нарушение дисциплины рядовому Альберту Васину объявляются сутки ареста.
Я должен был что-то ответить. Кажется, «Слушаюсь!» или еще что-то. Я обязан был ответить командиру, потому что этого требовал устав, но я смолчал.
Та-ак...— тихо свирепеет Прохладный.— Бойцу Васину объявляю двое суток ареста.
Я молчу.
Бойцу Васину объявляется трое суток ареста!
- Ну и пусть,— говорю я,— Ну и ладно!
— За пререкания бойцу Васину объявляется четверо суток ареста! Уведите на гауптвахту!
Дневальный с винтовкой ведет меня, как опасного преступника. Может быть, я и на самом деле опасный для Красной Армии? Армия — машина, и я оказался песочком для нее. Она перемелет или выбросит песок, потому что он мешает двигаться ее колесикам, стопорит движение. В душе-то я согласен с ротным — меня не оказалось во время налета немецкой авиации в подразделении — о чем говорить! Все лето немец не трогал аэродром, не подозревал о его существовании. Теперь безмятежным дням пришел конец.
... Я не дошел до школы, до библиотеки, где надеялся увидеть Стешу.
КПП я обошел стороной, пролез под проволокой в кустах и побежал по дороге к деревне. Я рассчитывал за час-полтора обернуться. Кто же знал, что налетят «юнкерсы»?
Они вышли на бреющем полете, поэтому их и не успели упредить, встретить в воздухе. Тявкнуло где-то зенитное орудие, и через минуту заградительный огонь разорвал небо, как фейерверк на массовом гулянье Грохотало... В подобной катавасии страшны не только пули и бомбы вражеских самолетов, опасны и осколкг собственных снарядов.