Взрывной волной — рвануло где-то рядом — высадило окно, не помогла бумага, наклеенная полосами крест-накрест. Осколками стекла усыпало пол, стены Дома артистов заходили ходуном, с потолка обвалилась пластами штукатурка, двери сорвало с петель...
У меня началась головная боль, и вместе с ней мною овладел животный страх, дикий и беспредельный.
Мне не стыдно об этом рассказывать теперь. Мое состояние было не просто трусостью...
Еще недавно я был уверен, что никогда не умру, не мог представить, что меня не будет.
Попав в переплет в Пионерском саду, я понял, что очень даже просто меня может не стать. Та девочка на носилках... И те ребята, что лежали у дорожек в саду... Я ведь мог так же, как они, лежать на земле мертвым.
В углу под кроватью ко мне вместе с головной болью (контузия напомнила о себе) подкрался ужас. Тупое и непобедимое чувство. Я кожей чувствовал, как к дому подлетал фашистский самолет, как к земле летела воющая смерть, искала меня, торопилась. Она крушила все, что не пускало ее ко мне.
От боли начало двоиться в глазах, потом заболело под левой бровью, боль перекатилась в затылок и тысячами гвоздиков впилась в мозг.
Я плакал, звал мать. Рогдай тоже плакал, и наш крик тонул в грохоте. Потом бомбежка кончилась, мы затихли, прижавшись друг к другу.
Когда я пришел в себя, начал соображать, то понял, что мы сидим под кроватью. Боль прекратилась, голова была дурная. Что-то похрустывало...
— Тсс-с,— прошептал на ухо Рогдай.— Услышит!..
По комнате кто-то ходил, у него под ногами хрустели осколки стекла. Мы не видели из нашего убежища, кто это был. Были видны сапоги — давно не чищенные, с потрескавшимися верхами, с каблуками, стоптанными внутрь.
— Кто пришел?
— Не знаю... Давно ходит!
Сапоги подошли к шкафу, остановились. Заскрипела дверца. Неизвестный долго рылся в белье, что-то взял из шкафа, и на пол со стуком упали две вешалки.
— Он что-то взял?
— Не знаю. Услышит!
Сапоги двинулись к кровати. Мы затаились. Человек сел на кровать, заскрипели пружины над нашими головами.
— Бы-бы, м-м-м...— проворчал человек. Он закурил. Упала горелая спичка, обрывок газеты — человек курил самокрутку.
Он сидел минут пять, вновь заскрипели пружины, сапоги двинулись к двери и вышли.
Когда звуки шагов затихли в коридоре, мы вылезли из-под кровати. Был поздний вечер, где-то поблизости горел дом, с улицы доносились крики, неясный шум, что- то скрипело. На стенах плясали отблески огня.
Кровать белела простыней — человек унес с собой подушки и пуховое одеяло. Мы подошли к шкафу. Не было маминого белого шерстяного свитера, в котором она ходила на каток, и отцовского костюма. Костюм был совсем новенький, его заказали у портного под Каменным мостом. Отец сходил на примерку, потом началась война, он ушел в армию. Мать долго не выкупала костюм, портной сам принес его,— узнав о нашем горе, денег не взял.