Знаю, проходили,— сказал Степа-Леша.— Интеллигенты в первом колене, в третьем вырождаются.
Дед пошел в народ... Учить крестьян грамоте и правде, а его крестьяне выдали полиции, да еще побили на прощание. Деда сослали в Сибирь. Но он учитель. Он учительствовал в Красноярском крае. Бывал в Шушенском. Интересная на Руси была интеллигенция. Муж тоже из учителей. Хотя я окончила в Воронеже Дерптский университет...
— Какой же в Воронеже Дерптский университет? — удивился Степа-Леша.
— Обыкновенный. Его в первую мировую, когда немец подошел к Эстонии, эвакуировали, как теперь говорят, в глубь России, в Воронеж, где он и остался. Да... Я окончила университет, но могу и корову подоить» сена накосить. Это и спасло: фашисты не признали во мне работника умственного труда. Откуда им догадать» ся, что я без пяти минут кандидат наук,— я не хвастаюсь, хотела защитить диссертацию в сороковом году, как ни странно, по истории Сибири, по Ермаку Тимофеевичу. О чем я?
— Самый лучший немец — мертвый! — вдруг изрек Рогдай, которому наскучил непонятный для него разговор. Пребывание среди взрослых выработало в Рогдае боязнь сказать какую-нибудь детскую глупость: жизнь требовала от нас зрелых решений. Наши знания и опыт были куцыми, как детские штанишки, и если бы в мирное время мой брат изрек, что море соленое потому, что в нем плавают селедки, подобное суждение не вызвало бы резкого осуждения со стороны взрослых. В сороковых же годах подобную банальность не прощали, тем более Рогдай носил гвардейский значок, они бы сказали ему: «Ты чего, мать твою перемать, ахинею несешь? Маленький, что ли?» Рогдай усвоил другие истины, например, он вдруг говорил со знанием дела: «Закат красный, завтра ветер будет». Люди глядели на закат и разводили руками: «Гляди, малец, а башка работает. Приметы погоды знает». Или при расчете с тем же Яшкой-артиллеристом Рогдай произносил: «Не мухлюй. Чаще счет, крепче дружба». Яшка замирал, отваливал лишнюю сотню, потом рассказывал: «Ну парень! Пальца в рот не клади». И было невдомек, что Рогдай повторял где-то подслушанную поговорку, и выдавал ее не потому, что догадался о ловкости спекулянта, а ляпнул так, для авторитета.
И сейчас он выдал на-гора очередной штамп, по его мнению ладный к разговору.
— Ты думаешь? — спросил Степа-Леша и поднял глаза.
Девчонки слушали с большим интересом: Рогдай нам был ближе по возрасту, его военная форма, то, что мать говорила с ним, как с равным, придавало ему в их глазах большую значимость. Собственно, этого-то и добивался Рогдай.