— Не знаю,— сказала Серафима Петровна. Он постился долго... Как бы у него желудочек не испортился окончательно. Налей еще молока в кружку.
Она сидела за столом основательно. Руки сильные, с широкими ладонями, из которых не выпадет серп, не то что красный карандаш, которым подчеркивают ошибки в тетрадях. И почему-то мне вдруг захотелось, чтоб эти руки погладили меня по голове...
Я устыдился своей нежности — не маленький, встал, выхватил из подголовья новые сапоги.
— Правильно! — поддержал Рогдай.— Серафима Петровна, снимайте лапти, сапоги есть.
— Не имею права...— пришла она в искреннее заме шательство. И руки замерли, лишь пальцы чуть-чуть вздрагивали: то ли им не терпелось сбросить онучи, то ли они отдыхали.
— Эх-ма! — сказал Степа-Леша.— Утерли нос. дети подземелья. Бери, мать, бери, Петровна! Сочтемся
И он взял рюкзак, отряхнул его, точно от дорожной пыли, развязал и вынул новую фланельку.
— Это тебе, Настенька, получится куртка.
— Как же так, вам от начальства попадет, сразу столько много...
— Это Ванятке,— сказал Степа-Леша и вынул тельняшку.
На минуту нам с Рогдаем стало плохо: тельняшка' Мечта! Несбыточная! Но мы сумели сказать, правда, без энтузиазма:
— Теплая. Красивая. Берите... Не жалко!
Серафима Петровна разулась. Ноги у нее были ужасные — натруженные, шишковатые, большие, с синими венами на икрах. Она инстинктивно спрятала их под лавку.
— Они у меня болят,— сказала она тихо, потом Серафима Петровна вышла в сапогах на середину подвала, прошлась, дробно простучала каблуками, как в пляске, заулыбалась.
— Барыня угорела,— запела она,— много сахару поела...
Начались разговоры. На этот раз Серафима Петровна говорила нормально, а не как с трибуны, и ее интересно было послушать.
Под конец она не утерпела и спросила Степу-Лешу о перемене фамилии:
— Как настоящая-то?
— Как? — Степа-Леша сразу помрачнел и сощурился, как при ярком свете.— Вы ее, наверное, слышали, известная была фамилия...
— Какая?
— Я ее недостоин.
- Почему?
Я отрекся от нее... Поняли? Отрекся!
— Как же так получилось?
— Ума не приложу,— сказал моряк.— Точно наваждение...
— Ты что, действительно поверил, что твой отец шпион?
Было какое-то светопомрачение... Друзья отца объявлялись «врагами народа», и не по одному, а сразу пачками, потом отца взяли. В общем, отрекся и от имени и от фамилии.
- Да,— сказала Серафима Петровна.— Обилие порождает расточительство. Угомонитесь, ребятишки! Я хотела Ванечку назвать Ермаком, в честь Ермака Тимофеевича, покорителя Сибири, да муж возражал, он ожидал наследника нашей учительской династии, и почему-то имя Ермак казалось мужу неподходящим. Мой прадед был из разночинцев.