Я сижу тихо, все эти прикосновения меня пугают и успокаивают одновременно.
– Ты как? – в самое ухо.
Киваю, не могу сказать и слова. Стоит только разомкнуть губы, и я разрыдаюсь.
В особняк мы приезжаем минут через двадцать. К тому времени я успеваю прийти в себя. Богдан молча помогает мне вылезти из машины, а я, вцепившись в его руку, иду за ним следом.
Все за считанные секунды разбредаются по дому, из которого почти сразу начинает орать музыка. Мы замираем на огромном мраморном крыльце, наблюдая, как Вика носится по саду от хозяина дома с диким визгом и смехом. Улыбаюсь.
– Детский сад, – Шелест кривит лицо.
Сдерживаю смех. Он-то точно не детский сад.
Алкоголь настолько сильно въелся в мою кровь, что меня до сих пор пошатывает. Хотя кому я вру, я еле различаю происходящее. Все кажется каким-то далеким и нереальным.
Мы медленно заходим в дом, музыка оглушает. Инцидент в машине слишком сильно на меня подействовал. Мне нужно отвлечься.
– Потанцуем? – хватаю его за руку, растягивая губы в улыбке.
Богдан стоит на месте, и все мои рывки кажутся бесполезными. Его не сдвинуть.
– Боже, Шелест, ну чего ты такой скучный?! – надуваю губы, а самой хочется закатить глаза от своего же идиотизма.
Алкоголь во мне творит что-то невообразимое. Я смотрю на Богдана и понимаю, что мне до коликов в животе хочется с ним поговорить. Просто, ни о чем. Хочется его присутствия. Меня тянет к нему. Все это, конечно, напрямую связано с тем, что я пьяна, но…
– Гольштейн, пить вредно, – усмехается, но с места двигается.
– Я чуть-чуть, – на этих словах я спотыкаюсь, начиная падать. Шелест крепко сжимает мою талию, тем самым удерживая на месте.
– Оно и видно.
– Потанцуем?
– Я как-то не по танцам, – смеется и понижает голос, – вот если рожу кому надо набить, вот тут обращайся.
Мы стоим посреди комнаты и, кажется, приковываем к себе абсолютно все взгляды в этом доме. Еще днем я бы сошла с ума, скажи мне кто подобное. А сейчас я стою в объятиях Шелеста, улыбаюсь и чувствую себя самой счастливой на свете.
Богдан внимательно вглядывается в мое лицо, и я в секунду становлюсь пунцового цвета. Опускаю глаза, совсем не знаю, что делать, говорить, как реагировать…
– Гера, Гера, – его пальцы сильнее впиваются в мою талию, – а как же Павлик?
– Нет больше Павлика.
– Ты наконец откусила ему башку? – приподымает бровь, растягивая губы в самодовольной улыбочке.
– Нет. Зато подпортила лицо твоей Катюше.
– Она не моя.
– Да что ты? – фыркаю, пытаясь оттолкнуть его от себя. Волшебство момента тает, и я чувствую себя разбитой.
При упоминании о Куликовой перед глазами встает картинка их с Шелестом «дружбы». Становится обидно. Обидно за себя и за то, что он с ней был.