Шелест касается моих волос, а я ловлю себя на мысли, что нравлюсь ему. Боже, а с чего я это взяла? Когда начала думать, что небезразлична ему? За что мне все это, почему я не могу отпустить ситуацию? Подумаешь, спас. Да он бы любой помог. Сто процентов помог бы. Просто стечение обстоятельств, и нечего придумывать себе небылицы. Я просто глупая. Очень глупая.
– Не ревнуй.
– Что? Я? Тебя? Да не смеши! Больно надо, ты мне безразли…
Его ладони обхватывают мое лицо. Богдан смотрит прямо в глаза. Сантиметр – и его губы коснутся моих. В горле пересыхает, и я окончательно теряю дар речи. Во мне борются два желания: оттолкнуть его или же поцеловать. Здесь. Сейчас. При всех.
– Ты так смотришь, будто хочешь, чтобы я тебя поцеловал… – издевается. Его мерзкая улыбочка говорит только об этом.
– Не льсти себе, – парирую, а самой хочется расплакаться, – все, меня ждут, – толкаю его в грудь ладонью и ухожу в глубь дома.
Шелест не останавливает. Даже не смотрит вслед, а почти сразу исчезает в другом направлении.
Уже на кухне беру из бара бутылку шампанского и, усевшись за стол, наполняю бокал. В груди ломит. Мое сердце трещит по швам, из глаз вот-вот выступят слезы, но я зажмуриваюсь, делая очередной глоток. Газированный напиток медленно стекает в желудок, заставляя тот урчать. Кажется, последний раз я ела в обед. Плевать. Какая разница, сколько я ем и как себя чувствую, если до этого все равно никому нет дела?
Слышу звонкий девичий смех и на автомате заливаю в себя еще несколько глотков. Хочется отключиться. Я никогда не напивалась раньше. Выпивала, но всегда знала меру. У меня не было отходняка, «вертолетов», головной боли, на которые так часто жаловалась Куликова после очередного загула. Нет, все это мне совсем не знакомо.
А сегодня я всеми фибрами души хотела лишь одного – забыться. Расслабиться, не думая о том, кто и что скажет. Не боясь отца. Не выслушивая очередные нотации матери. Не думать о том, как гадко поступил Сомов. Его похождения – не трагедия века, нет. Я не ревную. Я уязвлена. Мое самолюбие желает отмщения.
Но больше всего хочется забыть случившееся в лимузине. Если бы Шелест не пришел, я боюсь представить, чем бы это закончилось.
Достаю телефон чтобы позвонить придурку Сомову, но вовремя себя останавливаю. Пальцы сами открывают переписку с Богданом. Перечитываю ее в сотый раз и начинаю рыдать. Плачу, почти не различаю букв, и не могу остановиться. Делаю еще несколько глотков, и тело становится абсолютно ватным. Передо мной расстилается совсем нечеткая картинка, и все, что я запоминаю, прежде чем окончательно отъехать, это поднимающий меня на руки Шелест.