Но сейчас, глядя в глаза Грейс, большие и золотистые, он почувствовал, как внутри у него что-то сжалось. Чувство, которое он не мог распознать.
— Внешность — ничто, — он старался говорить холодно и ровно, не обращая внимания на странное ощущение в животе. — Она ничего не значит.
— Ты говоришь, как человек, у которого за всю жизнь не было ни одного дня невзрачности, — слова были едкими, и он не пропустил в них нотки обиды.
Странно. С чего бы ей обижаться?
— Моя внешность не влияет на мою цель, и это все, что имеет значение для меня, — почему он объяснялся? — И если она не влияет на твою способность рисовать на холсте, то не должна иметь значения и для тебя.
Она покраснела и отвела взгляд.
— Да, но мы говорили не обо мне. Мы говорили о тебе, — она снова посмотрела на него. — Знаешь, ты вроде как у меня в долгу.
— В долгу у тебя? За что?
— За то, что запер меня в этой квартире и не выпускаешь.
В нем шевельнулось незнакомое раздражение.
— Мы это уже обсуждали. Это для твоей защиты.
— Да, я понимаю, знаю. Но ты заставил меня уволиться с работы, а потом заплатил все мои счета, не спрашивая.
Нет, он все еще не понимал, почему ее это раздражает. Работа, конечно. Но счета?
— Тогда я сделаю расписку, если это сделает тебя счастливее.
Не то, чтобы ему нужны были деньги. Не тогда, когда в его распоряжении были миллиарды Тейтов. Но если она собирается упрямиться, то он не станет спорить.
Грейс вытащила карандаш из-за уха, затем поднесла его ко рту, зажав кончик маленькими белыми зубками.
— Мне не нужна расписка.
Он не мог отвести глаз от ее губ, от того, как ее полные красные губы сомкнулись вокруг карандаша, когда она задумчиво жевала его.
— Тогда чего же ты хочешь? — его голос показался ему хриплым.
Грейс пожевала еще секунду, потом вынула карандаш изо рта.
— Я хочу, чтобы ты позволил мне нарисовать тебя.
Глава Седьмая
Грейс сидела на полу в гостиной, позволяя холодному серому свету зимнего дня проникать сквозь витражное стекло большого витражного окна, наблюдая, как он становится теплым и золотистым, скользя по ее голым ногам.
Внутри было тепло, главным образом потому, что она наконец поняла, как включить отопление. Очевидно, Лукасу нравилось, когда было холодно, что было неудивительно, но, к сожалению для него, это не нравилось ей. В ее квартире было паршивое отопление, к тому же дорогим, так что роскошь находиться в теплом месте была той, которой она собиралась наслаждаться, пока могла.
Она наклонила голову, разглядывая крошечные цветочки, которые старательно рисовала зубочисткой на ногтях. Нейл-арт был тем, что она делала, когда у нее не было вдохновения писать картины или, когда ей нужно было сделать что-то бессмысленное, чтобы успокоить свой мечущийся мозг, а ее мозг в последнее время много работал. Хорошо, что она захватила с собой небольшую коллекцию лака для ногтей, потому что ей действительно нужно было успокоиться.