Еще мне любопытны их разговорчики про разлады с женами — все косвенно, намеками, не для моих ушей. Кажется, и здесь то же самое — разный состав воздуха. Конечно, про отношения двоих я пока ничего еще не знаю. Но чувствую, что в состоянии совместной гармонии удержаться трудно, как на канате… И как их совместить — слияние с преодолением? Разве что интуитивно — вряд ли дрессура поможет…
Вот так, оттирая песком закопченый зеленый чайник, я отгораживаюсь от очередных несправедливых наездов шефа. Ну, проснулся в плохом настроении — а я при чем? Мое состояние чувствует только Борис. Правда, он никогда и не скажет ничего, только подмигнет ободряюще, если я совсем уж не в себе — я и веселею. Щас, мужики, сделаю я вам вашу какаву!
«…Сидя у костра, смотрю на горы. Небо почти чистое, только вершину Безымянки окутывает облако, растет и становится похожим на черный шлейф. Неужели извержение? Точно, пепловая туча. Хватаю бинокль и впиваюсь в нее глазами. Там, как уголек в золе, вспыхивает искра, потом вторая, третья! Кратер подсвечен с другой стороны, только край очерчен тонкой золотой змейкой. Вспыхивает молния, зарево все сильнее дрожит, слышен далекий низкий гул. Вдруг угольки будто раздувает ветер и вниз проливается огненная струя — это сошла по склону раскаленная лавина!
Какая удача! Меня охватывает восторг, я напряжена, как струна, и боюсь потерять хоть миг, чего-то не досмотреть, не понять! Мне странно спокойствие ребят, сосредоточенно опустошающих сковородку и лишь слегка косящих в сторону грандиозного события. Только Шеф сосредоточенно катает что-то в полевой дневник, как и подобает суровому вулканологу.
Утром сонная вылезаю из палатки, он уже кипятит чай и добродушно спрашивает:
— Флэсси, ты что такая загадочная, что тебе снилось?
Снился мне, естественно, вулкан Безымянный, о чем и сообщаю.
— На полпути, — изрекает он флегматично.
Поймав удивленный взгляд, поясняет:
— Человек считается по-настоящему посвященным в вулканологи, когда ему приснится грандиозное извержение.
Забавно, да?»
Листала тут на досуге Иво Андрича, нобелевского лауреата. Порицает героиню: «…страдала избытком фантазии и болезненной, непредолимой, ненасытной потребностью восторгаться. Она восторгалась музыкой, природой, нездоровой филантропией, старинными картинами, новыми идеями, Наполеоном и всем, чем угодно, лишь бы это выходило за пределы ее круга и противоречило ее семейной жизни, доброму имени и хорошей репутации ее мужа».
О как! Суровый мужской взгляд.
О пении Егора Резникова я столько раз слышала и читала, но умом разве поймешь то, что можно почувствовать телом. Русский француз, профессор музыки чудесным образом заставляет пространство вибрировать и петь. Своды храма Козьмы и Дамиана будто колеблются, гудят, звук слышишь не ушами, а солнечным сплетением, с изнанки, с внутренней щекоткой — как варган, как трубный рев в буддийском монастыре. В храме полутемно, горят несколько свечей, еще одна в руках у седого человека, он ходит с ней по храму, перестраивая формы теней, проявляя в пространстве новые отголоски и призвуки. Говорят, так же он заставлял петь своды трех самых величественных соборов Франции. Нет, не заставлял — просто выпускал что-то на свободу. А голос слабый, без всякого вокала, вне техники. Но из всех углов дуновение — будто тишайшие хоры или тени хоров подпевают. Что-то эта акустика делает не только с душой, но и с телом — новое качество существования. Нет двух миров — снаружи и внутри, есть одно целое. Я и вселенная — едины. Это счастье. Физические свойства мира делаются и вправду иными — чуть смещенными, вызывающими слабую мысль о бабочке Бредбери, а в чем смещение — сразу и не ухватишь. Как во сне.