— Ерунда.
— Кажется, это твое любимое слово, — пробормотала она ободку своей чашки.
— Одно из.
— Что ж, если это такая ерунда, то почему бы тебе не сказать мне правду? — мягко спросила она, но он должен был совсем слепым и глухим, чтобы не заметить вспышку в ее глазах, или не услышать раздражение в ее голосе.
Придвинувшись и уничтожив расстояние, которое он и создал между ними, он смотрел на нее, пока ее щеки не залил румянец, а чувственные губы не приоткрылись.
— Думаю, ты повторяешь слова, которые слышала от матери. Непристойные. Дикие. А что насчет «неподобающих и вульгарных»? — что-то промелькнуло в ее твердом взгляде, а значит, если он и не процитировал Шарлен Блэйк дословно, то точно попал очень близко. Он зажал тяжелый локон между пальцев и потер прядь, напоминающую грубый шелк. — Я понимаю, что определенные события требуют определенных причесок. Но эти ограниченные хвостики и пучки? Они принадлежат Сидней Блэйк, светской львице, даме из комитета по благоустройству, тихой дочери Джейсона Блэйка. Но это? — он приподнял спираль, обернутую вокруг его пальца. — Это принадлежит тебе. Сидней, работающей волонтером в молодежном центре. Сидней, любящей сидеть на заднем крыльце с чашкой горячего кофе и смотреть на воду и далекие горы. Сидней, прячущей свои мечты и думающей, что никто этого не замечает. Сидней, целующейся так, будто это она изобрела секс, и способной заставить мужчину кончить только от ощущения ее вкуса на его губах.
Тихие, голодные волны набегали на берег. За стеклянными дверями раздавался призрачный лязг, издаваемый поваром, который заканчивал приготовление ужина. И раздавались звуки их тяжелого дыхания.
— А еще, я знаю, почему ты подчиняешься этим требованиям, Сидней, — добавил он, потребность в ней зубчатым лезвием стояла в его голосе. — Ты не хочешь быть увиденной. Тебе удобнее растворяться на заднем плане. Но у меня для тебя новости, малышка. Ты можешь выпрямлять волосы, одеваться по последним модным трендам, как и другие, сидеть в самых отдаленных и темных уголках, — и ты все равно будешь центром внимания. Все глаза все равно будут прикованы к тебе, как только ты войдешь в комнату.
— Лукас...
— Люк, — поправил он.
Она нахмурилась, пойманная врасплох.
— Что?
— Люк. Все мои близкие друзья — то есть Эйдан — зовут меня Люк.
Что он делает? Он не хотел ее дружбы или любви. Крест на уважении был поставлен, когда он угрожал ее отцу и шантажировал ее. Так что же, черт побери, он творит? Ему не нужно было знать ее мысли, прошлые обиды и мечты, чтобы трахнуть ее. Но женщина как Сидней не отдала бы свое тело так легко. Чтобы отдать всю себя, ей бы понадобилась эмоциональная связь с ним. И он определенно точно хотел — жаждал — всю ее. А он? Для него все ограничивалось физическим притяжением. Ему не нужно было любить или доверять ей, чтобы потеряться в ней. А Сидней и не ожидала от него ничего другого.