На Елизара опустилась плеть, он сгорбился и сморщился от боли. Я хотел было возмутиться, но кнут резанул острой болью по плечам.
— Пить, вода бери. — Раздался голос половца.
Кожаное ведро перешло от Елизара ко мне и черпая речную воду связанными руками, я кое-как похлебал.
Лежащий рядом молодой парень не поднялся. Надсмотрщик хлестнул его плетью, но тело не отозвалось на удар.
— Помер. — Обдала жаром догадка.
Ведь шёл бодро, бодрее меня. Произошедшее было странно и горько.
В этот момент бездыханное тело перевернули. Под ним на траве лежал не тронутый сухарь.
— Как же так? — прошептал я.
— Он позавчЁра ещё замолчал. Сказал, что к своим уйдёт и замолчал, призывая свояво Чернобога. Сдержал-таки слово. Силён духом был сей муж. — Проговорил, крестясь Елизар.
— К каким своим? — Выдохнул я.
— К жонке да чаду грудному, что живьём, на его глазах, в избе, половчанами подожженной, сгорели. Молодые степняки, крики услышав, сами бросились дверь вышибать, да поздно было, а он сердешный так связанный и смотрел на огонь и выл аки волчонок…
Мне стало плохо. На душе плохо. Да шож такое происходит? Где власть, где правда, сколь долго наш народ страдать будет. Перед глазами встали умирающие деревни моего времени, закрывающиеся в деревнях больницы и роддома, алкаши, потерявшие веру и надежду в лучшую жизнь…
Руки усопшему освободили от пут и тело осталось лежать вольно, свободно от плена. Кто-то из баб тихонько завыл, но грубый голос степняка оборвал этот горестный звук.
На меня навалилась тоска. Дурные мысли лезли в голову. Даниле одному не справиться, помощи искать негде. Один в поле не воин — это я понял теперь дословно. Поле, вот в чём причина. Не укрыться, не спрятаться, только бежать, и то не далеко, ибо догонят. Ночь помощник, но этот день последний для возврата домой, к жене, к доче, ибо ночью окошко закроется, до следующего года.
В раздумьях я наблюдал за нашими похитителями. Половцы, почти все были молодые парни, самому юному лет шестнадцать-семнадцать. Их главарь, тянул на двадцать пять. Видать он то и собрал ватагу, да пошёл в степь за добычей. Выходит, решила погулять молодёжь, разбогатеть на чужом горе… …Сами видать горя не хлебали. Мои мысли перенеслись к Даниле, к его любви.
— Эх молодость. — Вздохнул я, — почему ты позволяешь делать глупости и творить зло.
На бугре маячил конный часовой, наблюдая за холмистой равниной. Половчане отдыхали. Средь двух крепких степняков завязалась возня, которая переросла в борьбу. Остальные с интересом наблюдали за поединком силачей и подначивали борющихся. Потом начались другие соревнования. Наблюдая за удалью своих похитителей я, не поворачивая головы, обратился к Елизару: