Маруська хочет Катю. И я хочу! Чёрт!
Вспомнилась она у меня дома, нежная, мягкая, так легко смущающаяся и так звонко смеющаяся от радости. Её кожа, чувствительная, готовая отозваться на любое моё прикосновение. Её губы… Глаза… Она же такая красивая! Она такая… моя. Как она может стать не моей? Не может, никак не может! Если только не разлюбит…
Сердце снова ухнуло и сжалось.
Мимо проплывал Тбилиси. Из узких улочек переливался в проспекты, из убожества ветхих домов в роскошь. Тамаз вёл быстро, но так громко вздыхал, выражая сочувствие, что не глядя на него можно было подумать, будто рядом со мной сидит верблюд, у которого насосом горб сдувают. Может, воспользоваться аборигеном для сбора информации?
– У вас что, правда, до сих пор родители молодых женят? – спросил я у трагично поглядывающего на меня Тамаза.
– А как же? Женят. Традиция такая. Нет, есть и современные совсем пары, которые старших не слушают и сами женятся. Но если в уважаемой семье, а особенно в горах, то там, конечно.
– А в Тбилиси?
– И в Тбилиси тоже бывает.
– А если родители выпендриваются?
– Не хорошо так о старших, – покачал головой Тамаз.
– Могу по-другому, но уже матом.
– Если тебе легче будет… – скорбно клюнул носом к рулю Тамаз.
Я выматерился на английском. Не полегчало. Но, кажется, он меня зауважал, хоть ни черта и не понял. В салоне такси воцарилась тишина. Несколько секунд снова было отдано сожалениям, и вдруг лицо таксиста осветилось так, словно он – Архимед, который увидел на светофоре пробегающую «Эврику». Загорелся зелёный. Тамаз повернулся ко мне, наплевав на нетерпеливые гудки сзади, и воскликнул:
– Похитить можно!!! – И нажал на газ.
Машина отозвалась визгом шин и рванула через перекрёсток. Я закатил глаза.
– Я похож на похитителя?
Тамаз смерил меня взглядом и с уважением ответил:
– Да-а-а.
Приплыли… Я учился в Оксфорде, опыта в Европе набирался, чтобы меня сравнивали с каким-то диким киднеппером? А Тамаз добавил одобрительно:
– Очень горячий.
Угу, папаху, бурку, коня мне! И статью в уголовном кодексе…
– Нет, лучше в прокуратуру, – ответил я.
– Как скажешь, дорогой.
Мы подъехали почти ползком к зданию, похожему на конструктор из чёрных стеклянных кубиков и больше тянущему на музей современного искусства, чем на обитель закона. Тамаз важно объявил:
– Прокуратура.
– Не театр? – скептически прищурился я.
– Что ты! Видишь, стены прозрачные? Михаил Саакашвили, бывший наш президент, построил такую, чтоб все видели: всё по-честному, без взяток. Без этот… как у вас говорится, рука нога моет…
– Ну хоть что-то, – выдохнул я.