и даже Челнок (Navette), Свекла (Betterave) или Жатва (Messidrice
[15]). Чаще всего революционные имена получали мальчики, в особенности незаконнорожденные или подкидыши. Мода на революционные имена прошла быстро, но время от времени и в начале XIX века то тут, то там появлялись Прериали
[16], Эпикуры–Демокриты или Марии–Свободы (Marie‑Liberté).
Озабоченность революционными событиями можно также проследить по некоторым письмам и автобиографиям, написанным малоизвестными людьми. В дневнике Менетра, парижского стекольщика, читаем о его жизни в эпоху Революции. В его речи встречаются «термидорианские» обороты: «Французы почувствовали запах крови… [Робеспьеровский Конвент был] сборищем разрушителей, мстительных людишек, желавших погубить одну партию и заменить ее другой». Рюо, хозяин книжной лавки в Париже, в письмах к брату в подробностях рассказывает о суете парижской политической жизни и практически полностью опускает все остальное. Однако оба они говорят о жизни своих семей (но не так подробно, как писала в «Мемуарах» мадам Ролан). Рюо прерывает переписку после смерти своего единственного сына, говоря в отчаянии: «Лихорадка или врач лишили нас самого дорогого, что было у нас в жизни. К чему теперь жить?» Менетра упоминает о раз воде и повторном браке своей дочери и выражает надежду, что она забудет «тяготы и горести, пережитые с первым ужасным мужем». В самый тяжелый для всех 1795 год он с гордостью сообщал: «Я жил очень хорошо. <…> Мы ни в чем не испытывали недостатка… очень хорошо ели».
Те же, чьи дела шли хуже, оставили меньше свидетельств о своей частной жизни. Уровень смертности был самым высоким в 1794,1804 и 1814 годах (но самая высокая смертность наблюдалась в 1847‑м). В кризисные годы количество самоубийств достигает максимума. Больше всего их было между VI и IX годами, а во времена Империи все рекорды по самоубийствам были побиты в 1812 году. При Наполеоне в Париже происходило в среднем сто пятьдесят самоубийств в год, чаще всего люди топились в Сене. Среди самоубийц преобладали мужчины — их было втрое больше, чем женщин: без сомнения, сказывается крайне отрицательное отношение к самоубийству со стороны католической церкви, которая традиционно оказывала более сильное влияние на женщин, нежели на мужчин. Так заканчивали свою жизнь не только бродяги и разные темные личности: среди самоубийц было немало сломленных жизненными невзгодами людей, потерявших надежду на хоть какой–то поворот к лучшему. После них мало что оставалось: изношенная одежда и свидетельства родственников, друзей и соседей, пришедших опознать тело. О сокровенных чувствах этих несчастных нам известно лишь то, что они были в глубоком отчаянии и не могли продолжать жить.